Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл

Выделение обрядов середины 7-го месяца в качестве самостоятельного и пышного праздника стало результатом постепенного усложнения общественной жизни древних китайцев, что выразилось помимо прочего и в трансформации их представлений о потустороннем мире. Под воздействием буддийской мифологии в сознании китайцев укоренилась концепция ада, а сами буддисты взяли на себя миссию избавления душ умерших от адских мук. Провозгласив высшей ценностью заботу об обитателях преисподней, всех «страждущих и скорбящих», буддизм, а заодно с ним и даосизм придали новое качество фундаментальному для традиционных религиозных воззрений китайцев различию между «своими» и «чужими», или, как еще говорили в Китае, «внутренними», т. е. принадлежащими к данному роду, и «внешними», духами. Буддийская и даосская идея загробного воздаяния сделала возможным посредование между этими категориями духов как двумя взаимодополняющими частями единой системы мировоззрения. Важность такого посредования станет очевидной, если учесть, что умершие предки данного рода были «чужими» духами для других родов и ни в одной семье не могли быть уверены, что люди помнят о всех их предках. Поэтому забота о «своих» предках неминуемо подразумевала заботу о «чужих», забытых и неупокоенных душах. Предков, пользовавшихся вниманием потомков, и «сиротских», или, как еще говорили в Китае, «голодных», душ объединяло также и то, что они одинаково нуждались в подношениях и молитвах живущих. Напротив, небожители, достигшие блаженства собственными силами, были, в сущности, безучастны к людской жизни. Возможно, здесь нужно искать объяснение резкому контрасту между сдержанной атмосферой обрядов Кануна седмицы и экзальтированным настроением праздника Чжунъюань, который утверждал двуединство предков и демонов, своего рода сходство несходного и как следствие присутствие в священном элемента гротеска.

В рамках религиозной системы китайцев молебны, искупавшие прегрешения «голодных духов», знаменовали, по существу, финальную стадию заупокойных обрядов — «приобретение мертвыми статуса предков» [Teiser

, 1986, с. 55], воссоединение живых и мертвых в ритуальном сообществе, включение мертвых в животворящий годовой цикл праздников. Символизируя единение усопших предков и их здравствующих потомков, буддийские и даосские молебны в полнолуние 7-го месяца одновременно драматизировали разрыв между жизнью и смертью и тем самым подтверждали разделение душ умерших на «внутренних» и «внешних».

Несомненно, буддийские празднества Юйланьпэнь были просто позднейшим оформлением значительно более древней традиции экстатического общения с умершими предками как хранителями и защитниками плодородия, берегущими в земле семена жизни. Еще в начале XX в. в народе твердо держалось поверье о том, что на время праздника Чжунъюань мертвые «возвращаются в родной дом». Соответственно обряды этого праздника можно разделить, исходя из их социокультурной значимости, на два вида: семейные и коммунальные, или общинные. Оба вида обрядов, которые были полностью параллельны друг другу, включали в себя три последовательных этапа: встречу душ умерших, их чествование и, наконец, проводы.

Встречу усопших предков устраивали в зависимости от местного обычая в разные дни первой половины 7-го месяца. Жители Северного Китая обычно совершали этот обряд в 13-й иди 14-й день, на Юге — в 12-й день иди еще раньше. В уезде Синьхуа (провинция Хунань) умерших встречали в 10-й день, в уезде Тэнъюэ (провинция Юньнань) — уже во 2-й. В Гуандуне каждая семья зачастую могла выбрать день встречи по своему усмотрению.

Мы можем наблюдать аграрные корни Чжунъюаня в распространенном прежде по всему Северному Китаю обычае в день встречи предков поклоняться просу и конопле. Крестьяне в этот день выставляли по обеим сторонам ворот дома снопы проса и конопли. Стебли этих растений клали также у дверей, очага и семейного алтаря. Известно, что в городах средневекового Китая ими украшали жертвенный столик. Их также раскладывали на семейном кладбище. Пучки проса и конопли жгли перед воротами дома в знак прибытия предков [Гуцзинь, 1934, кн. 21, с. 146]. В некоторых местностях Шаньдуна во дворе дома сооружали небольшие шалаши из стеблей проса и конопли и совершали в них поклонения предкам. В окрестностях Пекина крестьяне ставили перед воротами три снопа проса и раскладывали перед ними в качестве жертвоприношения лапшу и фрукты [Ли Цзяжуй, 1936, с. 89].