Калёные тропы

Внезапно на шторе мелькнула широкая тень, послышался шорох, и одно из окон опустилось. Тогда стал виден письменный стол и работавший за ним человек с темными, скрывавшими углы рта усами и трубкой в зубах. Он неторопливым движением провел по зачесанным назад черным до блеска, густым волосам, поднялся со стула и подошел к карте со множеством маленьких разноцветных флажков. Переставив какой-то флажок, он вынул изо рта трубку, провел по карте концом мундштука несколько линий и, возвратившись к столу, опустился на стул. Прикрыв рукой утомленные глаза, он с минуту просидел неподвижно, потом придвинул к себе папку с бумагами, развернул ее и взял в руку карандаш.

Со стороны станции послышались шаги. Часовой оглянулся. Придерживая шашку, к нему шел караульный начальник — низенький широкоплечий боец в лохматой папахе.

— Ну, как у тебя? — спросил он вполголоса, подойдя к часовому и пытливо посматривая на него снизу вверх.

— Порядок, товарищ начальник, — сказал высокий боец.

Низенький беспокойно глянул вокруг. Его взгляд задержался на открытом окне.

— Так и не ложился еще?

— Нет. Работает.

— И как это у него сил хватает! — покачивая головой, проговорил караульный начальник. — Которую ночь сидит до утра…

Вдали протяжно загудел паровоз. Послышался все нараставший грохот. Часто застучали колеса подходившего эшелона. Разбрасывая снопы ярких искр, поезд мчался в сторону Знаменки. Мимо замелькали черные силуэты орудий, зарядные ящики и уставившиеся оглоблями в звездное небо двуколки. Прогрохотав по стрелкам и оставив за собой длинный хвост пыли, эшелон пролетел мимо станции и скрылся за поворотом пути.

За Днепром полыхнуло бледножелтое пламя. Набежавший с реки ветерок донес едва слышный гул батарей.

У штабного вагона взад и вперед тихо ходил часовой.

Свет в окнах вагона продолжал упорно светиться. Сталин работал.

Дорога шла степью. Солнце беспощадно палило. Пыль, клубясь, поднималась из-под копыт лошадей и оседала на лицах бойцов. Каждый видел перед собой насквозь пропыленную потную спину товарища.

Харламов приподнялся на стременах и оглянулся назад. Далеко, до самого горизонта, черным потоком шла конница.

И вправо, за чуть видной на бугре сельской колокольней, и влево, за длинными и ровными рядами тополей, ползли, развеваясь в мглистой синеве неба, высокие облака пыли.

Там шли, сотрясая древнюю землю, полки соседних дивизий.

— Ох, ну и силища же у нас! — сказал Харламов, опускаясь в седло. — Валом валит.

— Харламов, а ты слыхал, что в пехоте раненые говорят? — спросил молодой боец Гришин, вступивший в полк во время похода.

— Ну?

— Кони, говорят, у них в одну масть, каждому солдату бинокль, а пулеметов!.. Через каждую сажень стоят. Солдаты больше из немцев. А сами-то окопались за проволокой, и нипочем их оттуда не выбить.

— Брешут! Семен Михайлович всю ихнюю проволоку с землей смешает. Мы так-то генерала Толкушкина били. Тоже ведь за проволокой сидел.

— Да что говорить, Семен Михайлович — это такой… — подхватил Митька Лопатин, ехавший в том же ряду. — Из какого хочешь положения выйдет.

— А как наш командир? — спросил Гришин, обращаясь к Харламову.

— Ладыгин-то? Первеющий командир. Дюже хороший. Этот, брат, не Карпенко. Наобум не полезет. У него человека зря не убьют. Да вот под Ростовом Карпенко-то на пулеметы в атаку попер. А наш расплановал — кому с фланга, кому в тыл ударить. Раз — и ваших нет! Батарею взяли и ни одного бойца не потеряли. А Карпенко что!.. Мелко плавает. Так, видимость одна — усы, бурка да глотка здоровая.

— Наш-то взводный очень молодой, — заметил Гришин, посмотрев на ехавшего впереди Вихрова.

— Ну и что же, все были молодые. Да и он зря не бросается. Соображение мыслей имеет. А это первое дело.

— Митька, гляди, кто едет, — сказал Харламов, повертываясь в седле и показывая рукой в поле, где стороной от дороги ехали Маринка и Сашенька. — Вы, стал быть, с Маринкой земляки? — спросил он, пристально посмотрев на товарища.

— Ага.

— Ты вроде муж при ней?

Митька помолчал и сказал:

— У нас с ней полная солидарность. Вот войну кончим — поженимся.

— Та-ак… А Саша как же? Ты помнишь, все говорил, что она тебе своей косой за сердце зацепила.

Митька вздохнул.

— Ну, что Саша! Саша — барышня образованная. А я что? Вовсе неграмотный человек… Эх, кабы скорей выучиться… Книжки вот теперь читаю. — Митька слазил в карман и показал Харламову тонкую книжечку.

— Но? — удивился Харламов. — А я не видал у тебя. Кто дал?

— Она и дала. «Прочти, — говорит, — а потом, при случае, мне расскажешь». Очень интересная книжечка, «Гарибальди» называется.

— Видал, как она Мише Казачку кисет-то расшила? — спросил Харламов.

— Видал… Покурим, Степа?

— Давай…

Колонна медленно вытягивалась в гору. Лошади, устало приволачивая задние ноги, пофыркивали и покачивали головами.

В задних рядах эскадрона, где ехали Кузьмин и Климов, тоже шли разговоры.

— Да. Спасибо товарищу Ильвачеву. Выучил меня грамоте на старости лет, — говорил Климов. — А то ведь только ноты и знал да фамилию расписаться. Был, как говорится, дурак дураком и уши холодные. Срамота, одним словом. Теперь хоть человеком стал.