Камин-аут (СИ)

Последнее, что помнишь – твоё состояние ухудшается, врачи с тревогой переглядываются, и мир снова наполняется чернотой. Дальше нет ничего, никаких воспоминаний.

Десятый час. Распахнутые облупленные ставни, и ветер вынуждает их ударяться об стену снова и снова. Полумрак. Где-то в глубине дома остался включенным забытый торшер, и его свет просачивается в комнату. Старый любимый дом в столице. Теплое лето. Из маленького телевизора доносятся приглушенные звуки.

В пепельнице дымит белая сигарета. Стандартные бабушкины сигареты. «Virginia Super Slims». Ты помнишь – бабушка растягивала одну пачку на недели, а ты таскал у неё дамские сигареты.

Эта женщина старалась не курить при тебе. Если появлялась необходимость снять напряжение и расслабиться, она шла на кухню, закрывалась и доставала завалявшуюся полупустую пачку. Она всегда предпочитала эти сигареты прочим маркам.

Подавляешь желание прикоснуться к стенам. Здесь не так заметно все крушащее время, еще не проведен ремонт, и ты можешь провести по шершавым бумажным обоям, ощутить прочность белого камня.

Однако этот дом забыт, а хозяйка умерла.

Ты пропускал занятия в школе. С тех пор остались пробелы в знаниях, пустые пятна в голове, никто не знал, как тебе удавалось получать хорошие оценки. Тебя не заставляли ходить на уроки, в твоем прошлом была какая-то тайна, неприятная, ты не можешь вспомнить.

Твоя бабушка – известный продюсер и ты верил, что она может всё, ты был её единственным близким по духу человеком, и она прощала тебе любую провинность. В детстве бабушка увезла тебя в свой особняк в Хельсинки, и ты перестал видеться с родителями.

Пытаешься сделать шаг вперед, но что-то препятствует, отталкивает назад. Ты опускаешь ладони на нечто бронзовое, холодное и твердое, как камень. Отворачиваешься, но позади нет ничего, только синевато-коричневый туман. Перед тобой – комната в прошлое, и снова оглядываешься – туман, лужи воды на полу. Звонкий стук капель. Дымка обволакивает тело, и ты вновь и вновь вглядываешься в бесконечный мрак позади себя. Отводишь взгляд. Упираешься ладонями в бронзу. Впереди словно в зеркале отражение – бабушкина гостиная, но не можешь сделать и шага, ты заперт в огромной бронзовой раме. Мысы ботинок упираются в раму, ты поднимаешь ногу, желая перешагнуть жалкое препятствие, колено задевает плотный, немного хрупкий воздух, как от старых красок на холсте. Запах застарелых красок кружит голову. Оборачиваешься на клубы тумана за спиной и чувствуешь прохладу. Белая рубашка слабо колыхается, как от порывов ветерка, чувствуешь озноб.

В комнате видишь себя. Ты выглядишь как-то иначе, но всё же это ты. Смотришь на человека, которого принимаешь за себя. Тот сидит в глубоком кресле и маленькими глотками пьет шампанское из бокала. Его черные волосы коротко подстрижены, на нем светлый костюм, ослепительно-яркого светлого, почти белого оттенка. На безымянном пальце нет кольца, но у него полно других перстней и колец. Он – это ты, но ты заперт в раме, а он сидит по другую сторону, в мягком кресле, закинув ногу на ногу и привольно откинувшись на спинку. Кожа светлая, с золотистым отливом, волосы блестящие и гладкие, как твои. Видишь свое лицо, то же неизменное выражение. Надавливаешь на бронзовую раму, но открыть не удается. Замечаешь, что у человека, похожего на тебя, глаза ярко-карие, не мягкого приглушенного оттенка, будто какао в чашке, не землистого черного окраса, без медных переливов драгоценностей, не медового и не золотистого. Глубокие, темные. Не можешь отвести от них взгляда.

– Кто ты?

Словно горло распухло… Собственный голос кажется хриплым.

– Сатин Холовора, – отвечает твое зеркальное отражение.

– Нет, такого быть не может. Это имя – моё.

– Я – настоящий Сатин, а ты всего лишь подделка. Ты украл моё имя, – говорит мужчина заученным механическим тоном. Он меняет положение, отводя руку с бокалом в сторону. Переводит на тебя настороженный взгляд.

– Украл?

– Именно так, – говорит двойник, отставляя бокал на чайный столик, закуривает новую сигарету. – Оглядись. Видишь портреты на этих стенах? Это моя семья. Что ты видишь на их лицах?

Переводишь взгляд на портреты, как он тебе велит.

– Так должен выглядеть Холовора, а ты кто такой, мне неизвестно.

Видишь знакомые лица, запечатленные на века в бронзовых рамах, ты осознаешь, что тоже заперт в картину. Ты пытаешь вырваться, но ладони натыкаются на бумажную краску.

– Смотри внимательней, – улыбается двойник твоими губами, и ты узнаешь улыбку, которую не раз видел на собственных снимках. Он наблюдает за твоими метаниями, подпирая голову тонкими пальцами и чуть приподняв острый, гладко выбритый подбородок. – Неужели не замечаешь?

– Не замечаю чего?

– Глаза… у всех моих предков карие глаза, а ты… Что ты такое, раз решил похитить моё тело?

Замечаешь ясные глубокие глаза своих родственников, застывших на холстах, и кричишь:

– Кто ты? Как ты смеешь обвинять меня в воровстве?!

– Я уже сказал тебе: я – подлинный Сатин, а ты лишь нестертое изображение.

– Это… неправда… – бормочешь ты, но хочется проорать это во все горло.