Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — июнь 1941 года

Остается неясным ответ на главный вопрос — считал ли действительно Сталин, что, подписав договоры и взяв линию на сближение с Германией, он избегает будущей войны с ней, что сотрудничеству с Германией суждены многие годы и что с германской стороны эти договоры являются лишь поводом избежать войны на два фронта и не снимают одну из главных целей нацистской Германии — сокрушение Советского Союза. Ответ на этот вопрос чрезвычайно важен, ибо он помогает оценить обоснованность тех или иных мероприятий Кремля и причины игнорирования им некоторых явно недружественных шагов Германии уже к лету 1940 г.

Первым отрезвляющим шоком для СССР стал молниеносный разгром Франции. В мемуарах Н. С. Хрущева описаны настроения паники и замешательства в Кремле после известия об этом: «Сталин сыпал отборными русскими ругательствами и сказал, что теперь Гитлер непременно даст нам по мозгам»[1105]. Британский историк Дж. Робертс в связи с этим событием так озаглавил соответствующий раздел своей книги — «Разгром Франции и конец «антисоветского пакта»»[1106]

. Над Англией нависла смертельная опасность, и сталинская идея длительной и, может быть, перманентной войны Германии на Западном фронте подверглась серьезной модификации.

Непосредственно в советско-германских отношениях летом и осенью 1940 г. наметился определенный застой, явно сократились дружественные жесты и появилась поначалу незначительная, но очевидная напряженность в отношениях двух стран по ряду проблем.

Летом и осенью 1940 г. перед советским руководством встал вопрос, что делать дальше. И здесь обнаружилось, что у Сталина фактически не было активного плана действий. Могут возразить, что и пассивная, выжидательная позиция — тоже своего рода решение. Но в любом случае она или служит подготовкой для принятия конкретных шагов, или так и останется проявлением именно отсутствия дальнейшей программы, нежеланием или боязнью по-новому оценить ситуацию и что-либо изменить в соответствии с иной обстановкой.

В этой связи для понимания реальных целей обеих сторон может служить визит Молотова в Германию в ноябре 1940 г. Содержание бесед главы советского правительства с Гитлером и Риббентропом показало, что сотрудничество между двумя странами, начатое год с лишним назад, выдыхается. Как выяснится позднее из опубликованных документов, Гитлер уже принял принципиальное решение о начале войны с СССР, и поэтому его разговоры с Молотовым имели характер отвлекающего маневра. Верные своим методам, нацистские лидеры не хотели раскрывать карт и делали это вплоть до 22 июня 1941 г. В то же время они предложили Молотову совершенно нереальный и эфемерный «евразийский план», по которому интересы России направлялись в район Среднего Востока, поближе к Афганистану, Ирану и Индии, чтобы обострить советско-британские отношения. Одновременно германские лидеры жестко отклонили советские намерения на Балканах.

Больший интерес и много вопросов вызывают планы Советского Союза. И из директив делегации и из хода переговоров видно, что Москва, вероятно, хотела прозондировать намерения Гитлера. В позитивном плане Сталин и Молотов не могли выдвинуть что-то новое, кроме предложения с помощью Германии завершить дело с Финляндией и получить военную базу в Болгарии.

Идея о присоединении Москвы к тройственному пакту носила столь абстрактный характер, что вряд ли могла заинтересовать Москву. Гитлер представил ее в таком «глобальном» и эфемерном плане раздела мира на сферы влияния, что сразу же возникали сомнения в реальности и искренности германских намерений. Молотов фактически вернулся из Берлина ни с чем.

Сегодня мы можем заключить, что время, прошедшее после подписания договора с Германией, показало, что Советский Союз стал как бы заложником Германии и ее действий. Это произошло и потому, что в Москве не решились сбалансировать сотрудничество с Германией нормальными отношениями с Англией и Францией и расширением связей с США. Кроме того, Сталин был готов на самый кардинальный поворот в политике, в том числе и в такой священной для СССР области, как идеология и интересы коммунистического движения. Он настолько увлекся, что утратил чувство меры и ощущение реальности. Он поверил заверениям Гитлера, словно забыв сущность тоталитарного нацистского режима, для которого коварство и ложь, насилие и обман были постоянными атрибутами политики. Сталин будто исключал для себя возможность и ошибки, все еще веря, что сможет задобрить фюрера, притупить его бдительность такими бессмысленными жестами, как приветствие по поводу победы над Францией.