Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — июнь 1941 года

Проанализировав записку Запорожца, В. А. Невежин делает вывод: объем предполагаемых мер был столь велик, что вряд ли ее автор сформулировал бы свои предложения, не получив предварительно «добро» у вождя либо у его ближайших соратников[1127].

Нам представляется, что в данном случае Невежин сужает постановку вопроса. Записка Запорожца явилась следствием общего решения, которое, видимо, было принято в Кремле на рубеже 1940–1941 гг. Реализация этого решения предполагала действия и меры по различным направлениям. И одно из них касалось вопросов значительных изменений в содержании и формах пропаганды и агитации среди населения. Среди них важное место отводилось повышению боевого духа Красной Армии.

В течение марта — апреля 1941 г. намеченные меры (не только изложенные в записке Запорожца) начали реализовываться, причем весьма ускоренным способом. Были сняты запреты на многие статьи и произведения литературы и искусства, наложенные в конце 1939 — начале 1940 г. либо за их прямую антигерманскую направленность, либо из боязни вызвать недовольство в Берлине. В прессе дали высокую оценку фильму «Александр Невский», удостоенному Сталинской премии в марте 1941 г.[1128], несмотря на его откровенную антигерманскую направленность. Тогда же Сталин предпринял демонстративный шаг, лично позвонив писателю И. Г. Эренбургу. Он похвалил намерение писателя показать оккупационную политику фашистской Германии во Франции[1129]

. В апреле во время встречи группы кинематографистов с К. Е. Ворошиловым писатель Вс. Вишневский заверил маршала, что «у советских людей налицо готовность к войне против Германии, а также сохранились привитые еще до заключения пакта о ненападении антифашистские настроения»[1130]. Наконец, отметим известный факт, когда югославский посол на двусторонних переговорах сообщил Сталину, что правительство Югославии получило информацию о подготовке Германии к нападению на СССР. Сталин поблагодарил посла и сказал: «Мы готовы, если им, немцам, угодно — пусть пойдут»[1131]

.

С 25 марта по 5 апреля был осуществлен новый частичный призыв в Красную Армию, что позволило увеличить ее численность на 300 тыс. человек[1132]. В ряде работ сторонников версии о подготовке Советского Союза к нанесению превентивного удара по Германии в качестве аргументов выдвигалась мысль, что советские руководители объявили «мобилизационную готовность». Представляется, что подобные рассуждения основаны на неправильном толковании слова «мобилизация». В русском языке, как известно, существует двоякое значение этого слова: одно — непосредственный призыв в армию, особенно в условиях войны, другое имеет более общий смысл, включая состояние напряжения сил, готовность сконцентрироваться на тех или иных задачах.

Применительно к предвоенным событиям, конечно, речь не шла о какой-либо конкретной мобилизации. Термин «мобилизационная готовность» употреблялся советскими руководителями еще с весны 1940 г. как призыв не успокаиваться, не почивать на лаврах, а находиться в состоянии готовности к испытаниям или к возможным осложнениям, вплоть до опасности войны.

Одно из первых упоминаний слова «мобилизация» мы находим в докладе Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г., когда он завершил свое выступление следующим заявлением: «Чтобы обеспечить нужные нам дальнейшие успехи Советского Союза, мы должны всегда помнить слова товарища Сталина о том, что «нужно» весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасного военного нападения, чтобы никакая «случайность» и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застать нас врасплох»[1133]. В дальнейшем, в 1940 г. и особенно в начале 1941 г. слова о «мобилизационной готовности» неоднократно употреблялись деятелями разного уровня, но отнюдь не подразумевали призыв к мобилизации. Речь все же шла о необходимости отказаться от «беспечности», об осознании возросшей внешней угрозы. При этом, разумеется, имелась в виду именно опасность со стороны Германии.

В контексте событий тех месяцев в словах о «мобилизационной готовности» был заложен определенный смысл. Они отражали явное намерение власти подготовить народ к военной угрозе, но отнюдь не предполагали каких-либо определенных шагов.