Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— Он прибыл в воды Кандии, чтобы сражаться, а вовсе не на отдых, господин Мулей, — сказал Домоко. — Этот старик, который из-за раны на ноге вынужден надевать под доспехи мягкие сапоги, вряд ли просто спокойно сидит на борту своей галеры.

— Галера мощная?

— Фана́ с шестьюдесятью орудиями и пятью рядами весел. Захватить ее будет не так-то просто даже для турок.

— Тише, — шепнул албанец. — Турки подходят.

— Откуда ты знаешь? — спросил Мулей.

— Я вижу облако пепла, которое поднимают копыта их коней.

— Что вы посоветуете нам делать, Домоко? Садиться на коней и возвращаться?

— Ваши кони хоть и хорошей породы, но сюда прискакали на пределе сил. Они измотаны. Проехать через наши поля очень трудно, и даже лучшие арабские скакуны проваливаются в канавы, забитые костями. Давайте вернемся на ферму и попробуем провернуть одну штуку.

— Вы хотите нас спрятать?

— Да, внутри кувшинов.

— А если турки начнут открывать крышки?

— Я надеюсь их провести.

— Каким образом?

— Китар, Кара, принесите сосуды с лучшим вином и поставьте их на стол.

— Хорошо, отец, — ответили парни, загасили фитили аркебуз и бегом пустились в дом.

— Пойдем и мы тоже, — сказал Домоко. — Мы не знаем, сколько там турок, а с огнестрельным оружием не шутят. Эти канальи тоже отказались от арбалетов.

— Ты что-нибудь видишь, Мико? — спросил Дамасский Лев.

— Да, облако пыли. Оно медленно приближается и растекается в разные стороны, — ответил албанец.

— Значит, они все-таки приближаются?

— Несомненно.

— Кум Домоко, отходим.

Все четверо перебрались обратно через канаву и быстро оказались перед фермой, где уже горел свет. Часы стояли, собаки умолкли. Домоко открыл три кувшина, в которых обычно хранили только воду, и сказал беглецам:

— Быстро залезайте внутрь вместе с аркебузами и шпагами. Может так случиться, что с этими канальями придется драться.

Мулей-эль-Кадель нахмурил лоб:

— Мне — и прятаться?

— Господин, — сказал грек, — на всякой войне приходится делать то, что надо. Часто хитрость оказывается полезнее храбрости. Пуля летит быстро и прошивает сердце или легкое.

— Ты прав…

Они загасили фитили аркебуз и залезли в кувшины, такие огромные, что внутри вполне можно было удобно устроиться. Домоко накрыл кувшины крышками, но так, чтобы внутрь поступал воздух, и отвязал собак. Мастино со свирепым лаем помчались по равнине. Это были два отменных бойца, начисто лишенных страха перед турецкими саблями. Домоко и его родственники погасили свет в доме и устроили во дворе засаду за клетками. В тишине слышался лай собак, но теперь к нему примешивался другой звук: глухой, тяжелый топот, который возвещал о приближении кавалерийского отряда.

— Едут, — сказал Кара. — С рассветом явно будут здесь.

— Я тоже так думаю, — ответил Домоко.

— Думаешь, их много?

— Вряд ли. В такой тишине даже несколько коней будут громко цокать копытами.

— Надеешься спасти наших гостей?

— И ферму тоже, — сказал Домоко. — На этот раз наш виноградник будет удобрен кровью турок, а не христиан. Глядите, чтобы ни один из них не ушел и чтобы визирю никто не доложил о том, что его кавалеристы перебиты.

— Их найдут, отец, — сказал Кара, который, как и второй парень, называл Домоко отцом, после того как всю их родню убили безжалостные враги Креста.

— Мы всех сожжем, и людей, и коней, — ответил силач-критянин. — Дров здесь достаточно, а в подполе есть два кувшина с виноградной водкой.

— А друзья придут на помощь?

— Не услышав боя часов, они снимутся с ферм, и у нас будет пополнение из шести парней, которые бьют перепелку влет.

— Турок будет потолще перепелки, — заметил Китар.

— Они уже близко!

— Не дождались рассвета?

^{Это были два отменных бойца, начисто лишенных страха перед турецкими саблями.}

К ферме приближались тени всадников, окутанных облаком пепла, поднятого копытами коней.

Домоко, у которого, несмотря на солидный возраст, было острое зрение, вгляделся в отряд, не особенно спешивший навстречу сражению.

— Тринадцать, — сказал он. — Не больше и не меньше. Нынче вечером они все обратятся в пепел.

Послышался хриплый голос:

— Есть кто живой?

— Не отвечайте, — приказал Домоко.

Прошло несколько секунд, и тот же неприятный голос снова спросил, на этот раз свирепо:

— Эй, вы, христианские собаки, вы отзоветесь или нет? Я каймакан,[30]

и со мной кавалерийский отряд.

Трое критян благоразумно отступили назад, не желая себя обнаруживать, поскольку не знали, сколько еще всадников прячется за каймаканом.

— Зажги свет, Китар, — сказал Домоко. — Все равно от этих гостей не отделаться.

Остановившись шагах в двухстах от фермы, каймакан продолжал бушевать, словно обезумев:

— А, христианские псы! Грязные свиньи! Не желаете отвечать? Клянусь бородой пророка, я велю посадить вас на кол, а ваши кишки брошу на съедение падальщикам!

Удерживая собак за ошейники, Домоко подошел к двери.

— Кто там? — крикнул он.

— Ты что, христианская свинья, так крепко спишь, что не слышишь голоса каймакана?

— Я нынче много работал в поле и устал.

— Ты тот, кого зовут Домоко?

— Да.

— Отрекшийся от Креста?

— Да.

— Ты не один?