Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Утро — плохое время для магов, — сказал он, объясняя, почему я должен оставаться сидящим. — Ты еще слаб, чтобы выходить из своей комнаты. Здесь, внутри, ты защищен. Если выйдешь отсюда сейчас, может случиться ужасное несчастье. Союзник может убить тебя по дороге или в кустах, а потом, когда найдут тело, решат, что ты или таинственно умер, или стал жертвой несчастного случая.

Я не был в состоянии или настроении подвергать сомнению его решения, поэтому почти все утро я сидел на месте, читая и объясняя ему некоторые части книги. Он внимательно слушал и совсем не перебивал меня. Дважды я останавливался на короткое время, пока он ходил за водой и пищей, но как только он освобождался, то просил меня продолжать. Он казался очень заинтересованным.

Когда я кончил, он посмотрел на меня.

— Не понимаю, почему эти люди говорят о смерти так, как будто смерть подобна жизни, — сказал он мягко.

— Может быть, это способ, которым они ее понимают. Как ты думаешь, тибетцы видят?

— Едва ли. Когда человек умеет видеть, ни одна вещь из тех, что он знает, не преобладает. Ни одна. Если бы тибетцы видели, они бы сразу сказали, что ни одна вещь не осталась той же самой. Когда мы видим, не остается ничего известного, ничто не остается таким, каким мы знали его, когда не видели.

— Может быть, дон Хуан, виденье не одинаково для каждого?

— Верно. Оно не одно и то же. Только это не означает, что жизнь имеет какой-то преобладающий смысл. Когда человек научается видеть, ни одна вещь не остается той же.

— Тибетцы, очевидно, думают, что смерть подобна жизни. Как думаешь ты сам, на что похожа смерть? — спросил я.

— Я не думаю, что смерть похожа на что-нибудь, и думаю, что тибетцы, должно быть, говорили о чем-то другом. Во всяком случае, то, о чем они говорят, — это не смерть.

— Как ты думаешь, о чем они говорят?

— Может быть, ты мне скажешь? Ведь это ты читаешь. Я пытался сказать что-то еще, но он засмеялся.

— Может быть, тибетцы действительно видят, — продолжал дон Хуан, — и в этом случае им, должно быть, стало ясно, что то, что они видят, не имеет никакого смысла вообще, и они написали эту кучу чепухи, потому что им было совершенно все равно; и в этом случае то, что они написали, уже не чепуха.

— Меня действительно не заботит, что хотели сказать тибетцы, — сказал я, — но мне, конечно же, интересно, что скажешь ты. Я хочу услышать, что ты думаешь о смерти.

Секунду он глядел на меня, а затем усмехнулся. Он открыл глаза и поднял брови в комическом удивлении.

— Смерть — это завитушка, — сказал он. — Смерть — это лицо союзника; смерть — это сияющее облако над горизонтом; смерть — это шепот Мескалито в твоих ушах; смерть — это беззубый рот стража; смерть — это Хенаро, стоящий на своей голове; смерть — это я говорящий; смерть — это ты и твой блокнот; смерть — это ничто. Ничто! Она здесь, и все же ее здесь нет.

Дон Хуан рассмеялся с большим наслаждением. Его смех был похож на песню, в нем было нечто вроде танцевального ритма.

— Я говорю бессмыслицу? — спросил дон Хуан. — Я не могу сказать, на что похожа смерть. Но, возможно, я смогу рассказать о твоей собственной смерти. Нет способа узнать, чему она будет подобна в действительности; однако я могу сказать, на что она может быть похожа.

Тут я испугался и возразил, что хотел знать, на что смерть казалась похожей ему; я подчеркнул, что интересовался его мнением о смерти в общем смысле, но не стремился узнать о подробностях чьей-либо личной смерти, особенно собственной.

— Я не могу говорить о смерти в безличных терминах, — сказал он. — Ты хотел, чтобы я рассказал о смерти. Хорошо! Тогда не бойся услышать о своей собственной.

Я признался, что слишком нервничаю, чтобы говорить об этом. Я сказал, что хотел бы поговорить о смерти вообще, как говорил он сам, рассказывая, что во время смерти его сына Эулалио жизнь и смерть смешивались, как туман из кристаллов.

— Я говорил, что жизнь моего сына расширилась во время его смерти, — сказал он. — Я не говорил о смерти вообще, но о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь расшириться.

Я хотел увести разговор от частностей и упомянул, что прочел отчеты людей, которые были мертвыми несколько минут и ожили благодаря медицинской технике. Во всех случаях, о которых я читал, люди утверждали после оживления, что они не могли припомнить ничего вообще; что умирание было просто ощущением затемнения сознания.