Карлос Кастанеда, книги 1-3

У меня не было затруднений ни с одним из ощущений, соответствующих его командам. Я чувствовал, как у меня вырастают птичьи лапы, поначалу слабые и дрожащие. Я ощущал, как из задней части моей шеи выходит хвост, а из скул — крылья. Крылья были туго свернуты. Чувствовал, как постепенно они выходят. Процесс был трудным, но не болезненным. Затем я моргал до тех пор, пока моя голова не уменьшилась до размера вороньей. Но самый удивительный эффект произошел с моими глазами. Я стал видеть как птица!

Когда под управлением дона Хуана я выращивал клюв, появилось раздражающее ощущение нехватки воздуха. Затем что-то выпятилось и образовало передо мной некое препятствие. И пока дон Хуан не велел мне смотреть вбок, у моих глаз не было по сути полного обзора. Я мог, мигая одним глазом, сдвинуть фокус зрения с одного глаза на другой. При этом комната и все предметы, находящиеся в ней, выглядели не так, как обычно. Впрочем, я не мог сказать, в чем была разница. По-видимому, я смотрел наискось или, может быть, предметы были не в фокусе.

Дон Хуан стал очень большим и ярко светился. По отношению к нему я ощущал своего рода комфорт и безопасность. Затем зрительные образы затуманились, потеряли очертания и превратились в четкие схематические узоры, которые иногда вспыхивали и мерцали.

Воскресенье, 28 марта 1965 года

Во вторник, 18 марта, я опять курил галлюциногенную смесь. Первоначальная процедура изменилась в мелких деталях. Мне пришлось дважды набивать трубку. После того как я выкурил первую трубку, дон Хуан велел вычистить ее, а смесь засыпал снова сам, потому что меня подводила мышечная координация. Очень серьезно приходилось напрягаться, чтобы просто двигать руками. В моем мешочке смеси хватило, чтобы еще раз наполнить трубку. Дон Хуан взглянул на него и сказал, что это будет моей последней попыткой с дымком до следующего года, — я использовал все свои запасы.

Он вывернул мешочек наизнанку и вытряхнул пыль на блюдо с углями. Вспыхнуло оранжевое пламя, как если бы он положил лист прозрачного материала на угли. Лист вспыхнул пламенем и затем рассыпался сложным рисунком линий. Что-то зигзагом промелькнуло по этим линиям. Дон Хуан велел мне смотреть на движение линий. Я увидел что-то, подобное небольшому шарику, катающемуся туда-сюда по светящемуся пятну. Дон Хуан наклонился, сунул руку в это сияние, вынул шарик и положил его в чашечку трубки. Велел мне затянуться. У меня было ясное впечатление, что он положил шарик в трубку, чтобы я смог вдохнуть его. В одно мгновение комната потеряла свою горизонтальную расположенность. Я почувствовал глубокую скованность и тяжесть.

Проснулся я, лежа на спине на дне мелкой ирригационной канавы, погруженный в воду до подбородка. Кто-то поддерживал мою голову. Это оказался дон Хуан. Мне сразу пришло на ум, что вода в канаве необычного свойства. Она была холодной и тяжелой. Она легко накатывалась на меня, и мои мысли прояснялись с каждой волной. Сначала у воды был ярко-зеленый ореол, или флюоресценция, но вскоре свечение растворилось, оставив лишь поток обыкновенной воды.

Я спросил дона Хуана о времени дня. Это было раннее утро. Через некоторое время я совсем проснулся и вылез из воды.

— Расскажи мне все, что видел, — сказал дон Хуан, когда мы вошли в дом. Сам он поведал, что в течение трех дней пытался «вытащить меня», и ему пришлось очень тяжко. Я несколько раз начинал описывать ему увиденное, но никак не мог сосредоточиться. Позднее, в начале вечера, я почувствовал, что готов с ним говорить, и принялся рассказывать ему все, что запомнил с той минуты, как упал набок. Но об этом он не захотел слушать и сказал, что его интересует только та часть, когда он бросил меня в воздух и я улетел. Что я видел и слышал тогда?

А я смог вспомнить всего лишь серию похожих на сон картин или сцен без последовательного порядка. Осталось такое впечатление, что каждая из них была подобна отдельному пузырю, вплывающему в фокус и затем удалявшемуся. Впрочем, они были не просто сценами, на которые надо только смотреть. Я был внутри их. Я был их частью. Пытаясь восстановить эти сцены в памяти, я поначалу ощущал их как смутные размазанные вспышки, но по размышлении понял, что каждая из них была исключительно ясной, хотя не связанной совершенно с обычным видением, — оттого и возникало ощущение смутности. Картин было немного, и они были просты.

Когда дон Хуан упомянул о том, что «подбросил меня в воздух», родилось тусклое воспоминание об" абсолютно ясной сцене, в которой я прямо гляжу на него с некоторого расстояния. Я смотрел только на его лицо. Оно было монументальным по размерам, плоским и интенсивно светилось. Волосы были желтоватыми, и они двигались. Каждая часть лица двигалась сама по себе, отбрасывая какой-то медово-желтый свет.