Карпо Соленик: «Решительно комический талант»

Сам г-н Леду подтверждает то, что говорила г-жа Пивар: «Я был холост, получал небольшое жалованье, жил в пятом этаже, в комнате, которая была еще меньше моего жалованья…» И наконец, о своей теще: «Но как тут скажешь женщине, которая тебя любит, нежит, ласкает, которая за холостого за тебя заплатила все долги… то есть не все покамест… есть еще кой-какие, и не безгрешные… Ну, как такой женщине скажешь, что она тебе надоела?..»

Вот что означает замечание рецензента о том, что зятюшка «мог бы, но не хочет стряхнуть деспотизм злодейки-тещи»!

У Дранше это был сто первый анекдот о злой и докучливой теще, которую измученный зять рад бы сбыть с рук, да никак не может. «Как бы мне ее-то избавиться?.. Уж и не знаю право!.. Не нужно ли кому тещи?.. У меня есть чудная!.. Я, право, так уступлю… пожалуй еще придачи дам!..» – говорил г-н Леду – Дранше в зрительный зал, и зрители знали, что это только непритязательная и веселая водевильная шутка. Но иное, более «серьезное выражение» получал образ г-на Леду у Соленика, который показывал, какие противоречивые мотивы осложняли поведение его героя-бедняка. Вновь водевильная роль проникалась у Соленика драматическим содержанием.

Творческий спор двух артистов продолжался в водевиле «Лев Гурыч Синичкин»[102].

Е. Розен, видевший Дранше в роли Синичкина еще в Орле, писал: «О.И. Дранше был очень недурен в этой роли, его можно было смотреть после Мартынова, а это уже слишком много…»[103]

Гораздо более сильное впечатление произвела игра Дранше на другого орловского зрителя, подписавшегося выразительным псевдонимом – «Елецкий и задонский помещик…». В своей статье в «Репертуаре и Пантеоне» он сталкивает лбами Синичкина – Соленика и Синичкина – Дранше и провозглашает полную победу второго:

«В роли Синичкина мне случалось не раз видать и Соленика. Какая безмерная разница!.. Синичкин, им изображаемый, не закулисный хитрец-проныра, а какой-то несносный старик, сварливый крикун, которого, удивительно, что граф Зефиров немедленно не велит вытолкать из своего дома. И как, напротив, хорошо постигнул эту роль Дранше, постигнул, усвоил и передал характер бедного Синичкина так верно, будто подлинно Синичкин перед вами». Возвращаясь к сцене «аудиенции» у графа Зефирова, рецензент подчеркивает, что Синичкин – Дранше «смиряется, робеет, шепчет, уже не говорит» перед этим «покровителем искусств». «Куда кричать, как поступает в этом случае Соленик! Он боится вымолвить уже слово: ведь он проситель»[104].

«Елецкий и задонский помещик» вообще не благоволит к Соленику. «Где Соленик хорош, там Дранше превосходен, где Соленик слаб, там Дранше опять-таки превосходен», – приходит он к категорическому выводу. Опровергать этот вывод вряд ли стоит; еще Черняев в упомянутой статье писал, что он «ничем не подтверждается, да и противоречит мнению других, более беспристрастных и наблюдательных современников». Однако само свидетельство о различиях в исполнении Солеником и Дранше роли Синичкина не может остаться без внимания.

Прежде всего: действительно ли та трактовка образа Синичкина, которую рецензент вывел на основании игры Дранше, является самой «верной» и близкой к его драматургическому оригиналу? Конечно, нет. Замечательный водевиль Ленского (без сомнения, один из лучших образцов этого жанра, подлинно «высокий водевиль», о котором мечтал Рымов) дает более сложный и правдивый рисунок образа Синичкина.

Вот уже тридцать семь лет, как Лев Гурыч Синичкин, «благородный отец из Костромы», считается актером, «рыскает с места на место», а успеха он так и не добился, таланта не показал. Русская жизнь той поры породила особый трагикомический тип провинциального актера-неудачника, задавленного нуждой, сносящего насмешки, шиканье да поминающего «зависть проклятую»… Таков Синичкин. Это многое объясняет в его отношении к дочери, ставшей для него сосредоточием всех мечтаний и надежд, которые не удалось осуществить ему самому.

Когда Синичкин узнает, что князь Ветринский хотел увезти Лизу, он, «охватив ее руками», говорит: «Увезти? Тебя? Дочь мою, мое рождение, мое единственное сокровище!.. Увезти тебя от твоего старика отца?.. Нет, с позволения сказать, пускай-ка попробует его сиятельство!» В его голосе – и негодование, и слезы, и угроза. Здесь явственно чувствуется драматическая окраска образа Синичкина.

«Елецкий и задонский помещик» говорит, что Дранше играл Синичкина только как вкрадчивого просителя и хитреца, и осуждает Соленика за непоследовательность и измену своему герою. Но изменяет самому себе прежде всего подлинный Синичкин. Он подобострастен, хитрит, льстит; но он же не останавливается перед ссорой с влиятельным лицом, например с «первой любовницей» Сурмиловой, когда та непочтительно отозвалась о таланте Лизы:

«Сурмилова. …Ну, если уж вы непременно хотите сделать из нее актрису, так пошлите ее сперва в Москву или Петербург, в театральную школу; там по крайней мере выучат ее держаться попрямее, выправят ей руки и ноги…