Карпо Соленик: «Решительно комический талант»

Синичкин. Да что ж вы, с позволения сказать, так важничаете? Вам-то самим где ноги выправляли?.. Моя дочь здесь почище вас будет!»

Говоря так, Синичкин нерасчетлив и неразумен. Сурмилова – «покровительница», от нее многое зависит; сам же Лев Гурыч только что заискивал перед ней. Это явная измена своей хитрости и пронырливости, но с точки зрения психологической цельности образа это естественно, правдиво. Водевильные хитрецы действительно так не поступали: они хитрили во всем, всегда, несмотря ни на что.

«Елецкий и задонский помещик» говорит, что у графа Зефирова Синичкин – Дранше ведет себя как смиренный проситель: робеет, шепчет, боится вымолвить слово. Рецензент считает, что такая трактовка роли является единственно правильной. Но подлинный Синичкин буквально врывается к графу, расталкивая слуг (за дверью слышен его голос: «Пустите! Здесь моя дочь, мой Лизок!»). Даже когда он льстит Зефирову, упоминая его «европейский ум и вкус», хорошо видно, что внутренне он его презирает и знает ему цену. В ответ на заявление Зефирова, что «по чистой совести» он должен помешать дебюту Лизы, Синичкин отпускает реплику в сторону: «Постой… Вот я тебе дам совесть!..» Когда же выясняется, что графа удается прибрать к рукам, Синичкин еле сдерживает радость: «Ура! Наша взяла!»

Из этого видно, что упреки рецензента Соленику в том, что он показывал Синичкина как «какого-то несносного старика», «сварливого крикуна», который «кричал» в сцене с графом вместо того, чтобы быть всегда почтительным и вкрадчивым (очень показателен тот факт, что «Елецкому и задонскому помещику» нравился смирный Синичкин!), – на самом деле звучали в пользу игры актера. Как раз солениковская трактовка образа была и более содержательной, и – в данном случае – более близкой духу оригинала. Дранше играл в «Льве Гурыче Синичкине», как и в «Зятюшке», подчеркнуто однолинейно, давая характеру чисто комическое, водевильное толкование. Соленик создавал более сложный, жизненный образ, в котором комические элементы тесно переплетались с другими, драматическими.

Снова сказалась самостоятельность таланта Соленика, его чуткость к жизненной правде. Подобно тому как в «Иване Ивановиче Недотроге» образ «миллионера» переходил у актера из драматического плана в сатирический, так теперь характер «маленького человека» получал в его игре драматическое истолкование.

О том, чья трактовка образа Синичкина встречала большее признание, свидетельствует отзыв А. Данилова. Рецензент писал, что «большинство голосов на стороне Соленика за эту роль; очень немногие отдают преимущество за нее г. Дранше»[105].

Кстати, Соленик играл в «Льве Гурыче Синичкине» еще роль князя Ветринского, мота и сластолюбца. В этой сатирической роли Соленика видел писатель Е.П. Гребенка и с похвалой отзывался о его игре.

Поставленный в Харькове в 1840 году (вскоре после премьеры на московской сцене 3 ноября 1839 года), водевиль Ленского давался здесь по нескольку раз в сезон и всегда шел с большим успехом. Это была одна из немногих пьес, где с воодушевлением играли все актеры, где чувствовался ансамбль. «„Лев Гурыч Синичкин“ идет у Млотковского прекрасно, – констатировал Е. Гребенка. – Да как и не играть ее (пьесу. – Ю.М.) хорошо, когда на сцене провинциального театра представляли провинциальный театр! Все было естественно, живо, близко к истине…»[106]

Можно сказать больше: на сцене был не просто провинциальный театр, но некоторые черты харьковской театральной жизни словно живьем были перенесены в водевиль.

В первом действии между Синичкиным и князем Ветринским (который выдавал себя за артиста из Харькова) развертывается такой диалог:

«Синичкин. …Так вы из труппы Людвига Юрьевича Малатковского?

Ветринский

. Точно так.

Синичкин. Знаю. Прекрасный человек. С позволения сказать, я сам года два тому назад играл у него Отелло… Здоров ли он?

Ветринский. Не совсем… все головой жалуется…

Синичкин. Жаль, а впрочем, голова у него свое дело смыслит…

Ветринский

. …Я приехал, собственно, затем, чтоб ангажировать вашу дочь и завтра же увезти ее с собою.

Синичкин. К Малатковскому?.. Ни за что! Он ей не даст никакого ходу.

Ветринский. Почему ж вы так думаете?

Синичкин. Уж я знаю: у него жена всегда первые роли играет. Не спорю, у нее, с позволения сказать, есть кой-какой талант, но куда же ей до моей дочери Лизочки!.. Далека песня!..»

Харьковскому зрителю каждая из этих реплик говорила особенно много. Он знал, что не пустой является похвала Млотковскому («голова у него свое дело смыслит»); добродушно смеялся над Синичкиным, старавшимся уберечь Лизочку от соперничества с Млотковской и снисходительно признавшим в «первой актрисе провинции» «кой-какой талант»… Весь спектакль дышал такой светлой любовью к провинциальной актерской массе, к ее горемычной жизни и тяжелому труду!