Карпо Соленик: «Решительно комический талант»

Кто не знает ‹…› что наша Украйна имеет в своей физиономии много любопытного, интересного, поэтического? Какое-то тайное согласие признает ее Славянской Авзонией и предчувствует в ней обильную жатву для вдохновения. Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать; наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов.

Н.И. Надеждин, рецензия на «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя, 1831

[109]

1

По единодушному мнению современников, украинские или, как тогда говорили, «малороссийские роли» Соленика были наивысшим достижением искусства артиста. Но чтобы по достоинству оценить это достижение, мы должны хотя бы бегло остановиться на общем значении «украинской темы» в то время.

Не только развитием нового литературного направления – романтизма – и спорами вокруг проблемы народности объяснялся интерес «ко всему малороссийскому».

В 1798 году, когда в русском обществе еще плохо знали само слово «романтизм», вышли одновременно две книги. Одна – знаменитая «Энеида» И. Котляревского, другая – полузабытый ныне труд Я. Марковича «Записки о Малороссии, ее жителях и произведениях». Оба автора рисовали собирательный образ украинца, как они его понимали: Котляревский – гордого, невозмутимого человека, наделенного отвагой и юмором; Маркович – покорного «поселянина», низко склоняющего голову перед Богом, троном и своим горячо любимым помещиком. Так проявились два противоположных подхода к образу украинца. Позднее «украинская тема» прошла через горнило романтизма, который подогрел интерес к ней, как и вообще интерес ко всему народному, и намного усложнил ее проблематику. Однако политическая окраска нет-нет да и проявлялась в воплощении «украинской темы».

«Смирение» и «активность» – эти качества были не случайно взяты во главу угла двух противоположных точек зрения на «малороссиянина».

В обстановке усиления общественных противоречий, когда у всех еще в памяти была пронесшаяся над страной пугачевская буря, Украина стала все более приковывать к себе воображение консервативно настроенных литераторов. Русский крестьянин был под боком, его хорошо знали… но там, под полуденным небом, в белых опрятных хатках, в согласии и довольстве жили, должно быть, совершенно особые люди, сохранившие непочатый кладезь патриархальных добродетелей… Украинское селение стало изображаться как лучшая опора «самодержавия, православия и народности», естественная основа существующих общественных отношений, залог спокойствия и мира. «Много есть деревень на свете, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращенный эдем»[110], – утверждал И.Г. Кульжинский, один из нежинских «наставников» Гоголя, в книге «Малороссийская деревня» (1827).

Кротость нрава, склонность к «приятной» меланхолии, сладкая задумчивость, незлобивость, чувствительность сердца стали непременными атрибутами «образа малороссиянина».

В драматургии и театре ввиду визуального характера этих жанров и видов искусства эта тенденция проявилась особенно отчетливо. В первые десятилетия девятнадцатого века на столичной и провинциальной сцене (в том числе в труппе Штейна, а затем Млотковского) часто давалась пьеса А.А. Шаховского «Казак-стихотворец». Эта «анекдотическая опера-водевиль» насквозь была пронизана верноподданническим духом. Ее главный герой казак Климовский, «любовник, стихотворец и воин», участвовал в Полтавской битве, проливая кровь «за веру и отечество» и теперь, осиянный блаженный спокойствием, возвращается к односельчанам, к возлюбленной. Он «кроток в мире», как поется в одной из песен водевиля, робок, стыдлив. Он прощает тысяцкого Прудиуса, который хотел переманить невесту Климовского да и самого «любовника, стихотворца и воина» чуть было не подвел под арест. «Нам добро, никому зло, то законное житье», – повторяет Климовский свою любую поговорку.

Была еще одна характерная тенденция изображения украинца, которая в театре проявилась, пожалуй, сильнее, чем в литературе. Она состояла в глубоком окарикатуривании образа украинца, в откровенных и циничных насмешках над ним.