Карты четырех царств.

Снежинка загадочного стороннего внимания вновь коснулась души Ула, вновь истаяла, отдав одиночный укол холодка… И, вольно или невольно, на миг вернула Улу малую кроху самостоятельности. Как раз хватило, чтобы напрячься и закрыть глаза! Веки будто отрезали чужое внимание, непристойное в своей навязчивости, дополненное желанием отбирать сокровенные тайны и прятать в бездне озера.

В ушах зазвенела тишина. Впервые от начала допроса удалось расслышать вздох хранительницы. «Она дышит почти как люди, но медленнее», — пронеслось в голове.

— Пока довольно, — несколько быстрее прежнего молвила Осэа. — Мы не спешим… Откройте глаза и осмотритесь. Вам всё еще нравится моя долина ответов?

Ул сполз на колени, ладонями пребольно саданулся об острые камни, спрятанные под тонким покровом песка. Теперь он сполна очнулся… усмехнулся, слизнул кровь с прокушенной губы. Ул подтянулся и нагнулся, увидел своё бледное лицо в озёрном зеркале — вернее, в его осколке, отбитом от основной глади каменным гребнем. Вода не обладала даже малой прозрачностью — дегтярная, маслянистая… Она оставалась тьмою и все же отражала синь дня и белизну облаков, золотой узор главного дерева и луч скалы-столпа… Фигуру хранительницы.

— Когда боль уходит, мир делается ярче, — Ул зачерпнул дёготь и улыбнулся, когда в ладони вода сделалась обычной, прозрачной. — Приношу к вашим стопам скромный совет. Тут очень не хватает бабочек. Даже нет, мотыльков… знаете, они удачно дополнили бы вечность.

— Вы либо необратимо просты, либо безнадёжно молоды. Одно не исключает другого.

Впервые за время беседы хранительница шевельнулась, плащ взволновался бликами и тенями, взметнулся крыльями, выпуская на волю тонкие белые руки — и покорно лёг к ногам хозяйки, обнажив точёную фигуру в платье, обливающем её, как вода, и таком же текучем. Ткань казалась то сталью, то небесной синевой, то тьмою озёрной… Ул оцепенел, его внимание снова принадлежало хранительнице — вернее, её отражению. Вот белая рука вспорхнула, на миг заслонила бархатную бронзу лица и упала, рассыпав по ветру перламутр пыльцы, стерев маску.

Гибким движением, не содержащим ничего случайного, Осэа опустилась в сидячее положение: полубоком, левое колено плотно прижато к груди, его обнимает левая же рука, голова чуть повёрнута к собеседнику. Белое лицо без слоя пудры осталось маской покоя. Жили лишь волосы, мягкие и трепетные, как трава этого мира. Чем-то похожие на птичий пух…

— Мотыльки, — длинные пальцы вспорхнули и упали. — Вы дерзнёте выбрать цвет их крыльев?

Ул осмотрелся, с облегчением отвлекаясь от собеседницы. Озеро отсюда, с берега, мрачновато, скала и дерево величественны… Рамка тускло-золотого песка не отвлекает внимание, узор трав и мхов приглушает, смягчает скальный фон.

— Белый. Или как те листья, — Ул указал на склонённые к воде деревья, — серебро с чернью. Но лучше белый, незачем усложнять мимолётное.

Установилась тишина. Сперва спокойная, а затем всё более натянутая. Ул ещё мог смотреть в небо, на озеро, на белую скалу… Но лицо Осэа притягивало внимание. В своём мире тайн она оставалась главной и глубочайшей загадкой. Ул не смог понять, в какой миг рука перестала слушаться здравого смыла и опыта пережитой боли, когда указательный палец нацелился и прорисовал контур бабочки там, где она просто обязана была находиться. В волосах Осэа, чуть выше левого уха, чтобы Ул мог видеть при таком повороте головы хранительницы лишь край крыла, сияющий и полупрозрачный в свете солнца…

— Даже при безупречной памяти затрудняюсь сказать, когда приключился последний такой инцидент. Чтобы некто посмел делать замечания относительно моей внешности? — белое лицо не утратило покоя. — Смертные платят за самонадеянность жизнью, но ваша покуда вне моей власти. И к лучшему, я не склонна уродовать детей за их непосредственность, граничащую с намеренным оскорблением.

— В лучшее лето моей жизни Лия сделала меня цветочным человеком, — Ул запрокинул лицо и улыбнулся солнцу. — Это очень большая тайна. Больно делиться, но я готов приоткрыть душу. У моей Лии прозрачные пальцы, ваши почти так же легки. Моя Лия теперь взрослая… Пожалуй, она хранит немало тайн в том, родном мне, мире. Она не похожа на вас, но… похожа. Она сильная. Лето — единственная тайна, общая для меня и для неё и доверенная вам. Прочие я не отдам.

— Вы на берегу ответов. Здесь все отдают, все и всё, — губы Осэа отчеканили приговор.

— Я поделюсь тем летом, и вы поймёте, что я способен выбрать, что отдать и что сберечь. Я быстро учусь, особенно когда мне больно. Ничего вам больше не уступлю бездумно! Лия и прочие, кто в душе… друзья, семья, даже враги — их невозможно предать. Лия среди них особенная. Она наполнила меня цветом жизни, а вы и убить-то не властны, — покачал головой Ул. — Жаль. Вы прежде способны были создать золотое лето, я чую. Вы… прежде вы умели уничтожать мимолётным взглядом, я уверен. Вам по боку были рамки и правила.