Каждый второй уик-энд

Торцевой ключ – думаю, все-таки торцевой ключ, хотя стыдно сознавать, что я не был в этом уверен, – лязгнул об асфальт, когда Джереми отшвырнул его сгоряча.

– Тогда делай сам.

Как бы мало Джереми ни знал о замене спущенной покрышки – на самом деле очень мало, – я в своих познаниях отставал от него на несколько световых лет. Я уставился на торцевой ключ. Потом на брата. Еще какое-то время мой взгляд метался между ними, прежде чем Джереми брезгливо фыркнул и снова присел на корточки перед колесом.

– Ты никчемный, знаешь это?

Можно сказать, догадывался. Но я не стал утруждать себя ответом. Вместо этого я наблюдал, как брат изо всех сил пытается поменять колесо, возможно первый раз в жизни. В этом зрелище не было ничего особенно трогательного. Он сидел на корточках, и сползшие джинсы открывали взору расщелину ягодиц. К тому же он ворчал и ругался себе под нос, сражаясь с гайкой – в этом термине я не сомневался. Но я чувствовал, как жар злости опаляет меня изнутри.

– Почему отец не научил нас этому? Почему не убедился, что ты знаешь азы, прежде чем разрешил тебе сесть за руль?

Джереми покачал головой и выдавил из себя смешок.

– Ты не понимаешь, когда пора заткнуться, так ведь? – Он посмотрел на меня снизу вверх, и злобная улыбка сошла с его губ. В этот раз я его не дразнил, и он это знал. Ума не приложу почему. Может, забыл. А может, у него просто не было времени. Нам было ни до чего, когда мне исполнилось шестнадцать.

Все наши праздники и дни рождения после смерти Грега стали мрачными событиями. Без него праздновать что-либо никому не хотелось.

– Ты видел маму перед отъездом? – спросил я.

Руки Джереми замерли на гайке, которую он снова принялся раскручивать. Он ничего не ответил.

– Так видел или нет?

– Да, видел. – Он издал хрюкающий звук, продолжая выдавливать болты.

– И?..

– И что? – Джереми поднялся на ноги и пнул колесо. – Проклятая штука сильно заржавела.

Я опустил руку с фонариком.

– Ты ей что-нибудь сказал?

– Конечно, сказал.

– И что именно?

Джереми повернулся ко мне – сначала головой, потом всем туловищем.

– А что я должен был сказать? «Эй, мамочка, пожалуйста, не проводи выходные, заворачивая рождественские подарки для своего покойного сына, как ты делала это в прошлом году»?

Я направил луч фонарика ему в лицо, а потом снова опустил руку, когда он даже не потрудился прикрыть глаза.

Джереми закончил менять колесо. Ему ни разу не пришлось напоминать мне о свете.

Не спрашивая разрешения, Джереми включил обогреватель, когда мы вернулись в машину. Остановившись на следующем светофоре, он положил руки на руль, и красный сигнал осветил полоску масла на костяшках его пальцев. Салфетку найти не удалось, и он обтер ладонь о джинсы.

– Мы должны быть с мамой.

– Мы и были с ней, – сказал Джереми. – А сегодня вечером будем с папой.

Я замотал головой.

– Что неправильно, и ты это прекрасно знаешь.

– Неправильно то, как ты обращаешься с папой. Когда же ты наконец повзрослеешь?

– Как я обращаюсь с папой? Я? Да что с тобой такое, черт возьми? Мама сейчас совсем одна в нашем доме, а папа…

– А папа все время один. Почему тебя это не волнует?

Я заставил себя отвернуться к окну, прежде чем сделать какую-нибудь глупость вроде того, чтобы ударить брата на скорости восемьдесят километров в час. Может, еще и ударю, решил я, когда притормозим.

– Тебе нужно быть добрее к отцу. У него дела не очень. Ты бы знал об этом, если бы проводил с ним хоть какое-то время.

– А кто, по-твоему, помогал ему со светом, а?

– Да, а потом за все воскресенье ты не сказал ему ни слова.

– Если бы он не ушел от нас, мы бы даже не заводили этот разговор.

Джереми покачал головой.

– Ты опять за свое. Подумай, каково это для него. Каково ему с тех пор, как умер Грег. Она не может его отпустить.

– А если мы и дальше будем оставлять ее одну в таком состоянии, это поможет ей отпустить Грега?

– Не знаю. Но это была не папина идея – разъехаться.

– Но и не мамина.

– Нет, они оба так решили. Вместе. Как бы ты ни злился на него за то, что он ушел, тебе стоит так же злиться и на нее.

Я крепко зажмурился. Я не видел в этом смысла, уход отца, даже если с согласия мамы, был ошибкой. За последние несколько месяцев стало совершенно очевидным, что она никак не может смириться с одиночеством. Каждый раз, когда мы с Джереми уезжали, она буквально рассыпалась у нас на глазах. Будь папа хоть немного мужчиной, он бы это заметил. Джереми знал это так же хорошо, как и я.

– Отец один, потому что он трус. Мама одна, потому что вышла замуж за труса.

Я хотел бы почувствовать удовлетворение, когда Джереми ничего не ответил, но – увы.

Джолин

Не могу сказать, сколько времени я провела в холле в ожидании Адама, но на улице совсем стемнело – и не от туч, – когда на парковку наконец заехала машина его брата. Я сознавала, насколько жалко выгляжу, карауля его в дверях, но мне было все равно, и я не собиралась притворяться, будто занята чем-то еще, кроме того, что жду. Адама.