Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА

Принс взошел с улицы прямиком на сцену. Динамики стояли повсюду. Толпа гудела громче роя из миллиона пчел.

Принс в одном из своих марсианских нарядов подошел к микрофону и позволил рою погудеть еще – так долго, что казалось, будто этот гул продолжался вечность, пока не поднял руку, чтобы он умолк. После воцарилась гробовая тишина. Такая тишина, что можно было бы услышать звон упавшей на пол булавки. Он взглянул на свой город, посмотрел на все те тысячи лиц, глядевшие на него. Он вдохнул. Он выдохнул. Он дал тишине повисеть еще – до момента, когда я почувствовал, что больше уже не могу. И тогда он поднес микрофон ко рту и пропел слова: «I knew a girl named Nikki…» И, поверь, брат, весь мир подпрыгнул. Толчок был как от землетрясения. «Минни» сошла с ума. Он заставил нас потерять рассудок. Принс любил писать, любил записываться, но не было ничего, что он любил бы сильнее, чем играть вживую, досуха выжимая своих фанатов на концертах. Когда шоу закончилось – а казалось, что оно будет длиться вечно, – он сделал все, что задумывал сделать. Он уделал нас. Порвал и растоптал. Он дал нам больше веселья, больше чистейшего удовольствия, больше себя и больше душевного бальзама от святого духа, чем мы могли переварить.

Я помню, как спустя много лет после того, как я прочно утвердился в «Минни», один журналист назвал Принса Главнокомандующим Культуры, а меня – Главнокомандующим Крутизны. Естественно, мне польстило то, что меня упомянули в одном предложении с ним. Всем нравятся, когда их называют крутыми, но я не чувствовал себя достойным этого титула. Принс был главнокомандующим в обеих категориях. Он был и Королем Культуры, и Королем Крутизны. Частичка его культуры и крутизны, что попала на меня, была даром свыше, привилегией человека, которому было дозволено узнать неузнаваемого

. Его мистический ореол был волшебным. Если раскрыть секрет волшебства, волшебство умрет. И в этом смысле Принс, насколько я могу судить, до сих пор жив.

Promenade / Прогулка

В 2013-м я играл за «Бруклин Нетс». Меня очень будоражила перспектива пожить в Вест-Виллидж на Манхэттене. Сделать выбор в его пользу было легко. Я всегда хотел пожить в Нью-Йорке. Когда я наезжал в город в былые годы, я исследовал там некоторые районы. Вест-Виллидж нравился мне своей эксцентричностью и тишиной, он выглядел как район, сошедший со страниц книги сказок. Небоскребы Мидтауна были, конечно, крутыми, и знаю, что многим людям понравилось бы жить на девятнадцатом этаже, но я хотел, чтобы у меня был таунхаус максимум этажей в шесть, где нашлось бы много места для членов семьи.

Я на расслабоне. Вкушаю арт-атмосферу райончика. Вожу детей на набережную Гудзона смотреть на лодки, хожу по галереям и ресторанам, живу той городской жизнью, какой не жил никогда прежде. Все, что тебе нужно, – прямо тут, в районе, или буквально за соседним углом.

Все очень круто, кроме одного: я толком не осознавал, насколько глубоко в городе пустила корни культура «Никс». И хотя я больше не выступал за «Бостон», болельщики все равно подходили ко мне и говорили: «Идите на хер, “Селтикс”». Или «В жопу ваш Бруклин». Когда такое произошло впервые, я не обратил внимания. Но история повторялась, даже когда я гулял с детьми. Конечно, я не из тех братишек, что станут мочить очередного хамоватого дурачка, чтобы потом сесть за посягательство, но руки так и чешутся.

Летний тренировочный лагерь разбили на стороне Джерси. Тренировки изматывают, но я продолжаю выкладываться на полную. А потом, по каким-то совершенно необъяснимым причинам, я вдруг переживаю волшебный момент волшебного вечера.