Хлеб печали

Она кое-как доделала разбор предложения, втайне мечтая о грифельной доске, на которой училась писать алфавит, и угрюмо отдала учителю лист, когда чернила высохли. Матильда взглянула в окно, за которым стеной лил дождь, пока учитель читал ее работу, покашливая в кулак. Капли гулко барабанили по стеклу, и она вздохнула, представив, как вспухают и лопаются пузыри на луже, и как хорошо стоять в лесу под дедовым плащом, вдыхая сырой запах земли и грибов.

- Очень плохо, - вынес вердикт учитель, постукивая ногтем о край стола. – Я попрошу у графини, чтобы вам не давали ужина, пока вы не сделаете задание.

- Можно мне хотя бы присесть? – спросила Матильда угрюмо. – Я устала стоять за столом.

Она выслушала лекцию о том, что настоящие ученые всегда работали стоя и не жаловались, и что все взрослые стоят за конторкой, когда пишут письма или деловые бумаги, и что нынешнее юношество лениво и умом, и телом, и что женщинам, несмотря на их слабость разума, все равно нужно стараться, чтобы брать прилежностью… «Графине бы вы так сказать не посмели», - подумала Матильда, глядя ему в рот. Одновременно она теребила нитку, вылезшую из рукава, и ощущение ткани между пальцами успокаивало ее.

Когда учитель оставил ее, разобрав напоследок ошибки, ей не хотелось больше мечтать ни о военных подвигах, ни о свободе лесных прогулок под дождем. Матильда кинула книгу в дверь, как только снаружи повернулся ключ, заперший ее, и с наслаждением попрыгала на ней, раз за разом выбивая из щелей деревянного пола облачко пыли.

Однако никто не шел к ней, и она напрасно прислушивалась к шагам в других комнатах. Графини не было, а слуги не торопились на ее гнев, сколько бы она не сжимала кулаки.

Когда часы пробили три, Матильда все еще крепилась. Через полчаса она заскучала, ерзая на подушках, которые бросила на пол, а еще через пятнадцать минут, когда не успел затихнуть звук колокола на церкви, она уже поднимала растерзанную книгу, смирившись с тем, что никто не собирается проявлять к ней снисхождения. К шести Матильда с грехом пополам доделала задание, сломав два пера, и, когда она остервенело поставила точку, в замочной скважине заскреб ключ, а дверь отворилась.

- Ну, теперь можете спуститься, - сказал подобревший учитель, поглаживая нарумяненные щеки. – Надеюсь, заключение послужило вам уроком.

Матильда ничего ему не ответила и вихрем помчалась вниз. На кухне она потребовала вареного мяса и хлеба, не белого, а черного, который пекли слуги деда в неурожайный год. Ах эти года, когда они были вдвоем на всем белом свете, и играли в шахматы, и рассказывали истории! Матильда отдала бы все, чтобы вернуть их, все свои драгоценности: старую шахматную доску с поцарапанной черной королевой, бабушкины книги, шпагу и дедов пистолет. Она вспомнила, что эти вещи тоже сгинули в пожаре и закусила губу.

Со своей добычей Матильда вышла во двор, низко надвинув на лоб капюшон плаща. Она не обратила внимания на слуг, увещевавших ее остаться дома, в конце концов, разве в отсутствии графини – не она хозяйка? Во дворе никого не было, только одинокая, тощая и очень грязная курица расхаживала под дождем, как королева в изгнании.

Матильда обернулась к дому. В окнах первого этажа мелькал свет от свечи, прыгая из комнаты в комнату, выхватывая то рыжее пятно лица, то медь люстры, то белизну занавеси. Должно быть, слуги наябедничали учителю, и он теперь искал Матильду, чтобы задать ей трепку. Недолго думая, она подбежала к каменной ограде, взяла буханку под мышку, а мясо – в зубы, подтянулась и, пачкая юбки, залезла наверх, на осыпающиеся сырые камни, изъеденные временем. Матильда с отвращением вздрогнула, увидев на поверхности черных слизняков, выползших с наступлением темноты – она явственно представила, как их толстые тельца лопаются под ее ногами; не мешкая, она разбросала их в стороны, поддев кончиком туфли, и, удерживая равновесие, прошла подальше от ворот, туда, где росла раскидистая темная ива. Здесь Матильда, мокрая и упрямая, нахохлившаяся под плащом, как птенец, спряталась под ветвями, чтобы попировать всласть простой едой, которую наверняка обычно ели солдаты.

Она услышала, как отворилась дверь, и как ее звали слуги с учителем во главе: вначале сурово, а затем ласково, заманивая обещаниями не ругать, не наказывать и даже испечь пирожное к воскресному вечеру. Пф! Что ей, внучке барона фон Рингена, героя прошедшей войны, какие-то пирожные! Матильда героически жевала жесткий и кислый хлеб, который драл горло без воды и оказался вовсе не таким вкусным, как ей казалось, и хранила презрительное молчание, следя за тем, как по двору мечется фонарь. Под мелким дождем гордость оказалось хранить гораздо трудней, чем дома: было так холодно и сыро, что у нее замерзли руки, и Матильда пожалела, что решила показать свой норов, но тут же разозлилась на самое себя.