Хлеб печали

Деревянная табуреточка для ног, одеяло, подушка, которая, как назло, была набита пухом, а не зерном – все пошло в ход, но чудовищу, проникшему в ее комнату, было все равно, однако оно не нападало, медленно приближаясь к Матильде, и не выказывая ни злости, ни боли от града предметов, летевших в него. От ярости, ужаса, боли и запаха собственной крови у Матильды закололо в пальцах, и она вспомнила историю деда о каком-то из своих предков, который был так силен, что схватился с медведем и задушил его. Ее вдруг окатила волна такой ярости, столь красная пелена затмила ей глаза, что она изо всех сил толкнула тяжелую кровать на дубовых ножках, желая придавить зверя к стене. Когда он играючи отпрыгнул в сторону, она бросилась вперед, изо всех сил желая уничтожить врага, и ей вдруг показалось, что ее тело меняется, в костях и мышцах появился зуд, от которого хотелось немедленно избавиться. Она ясно увидела очертания волка в комнате и увидела, как он смотрел на нее, но ей уже было не дано понять иных чувств, кроме истощающей ярости. Затем ее сознание исказилось, и она лишь почувствовала, что рот ее полон крови, а потом наступила темнота.

Ее голова покоилась на чьих-то коленях и мягкая, душистая ладонь гладила ее по голове, ласково, почти невесомо касаясь ее волос. Матильду била дрожь, и она отдавалась тупой болью во всем теле, не желая утихать; в голове стоял жар и туман, и желудок выворачивало наизнанку.

- Таз, - слабым голосом попросила она, скашивая слезящиеся глаза на того, кто ласкал ее. Графиня безропотно выполнила ее просьбу, подав ей ночной горшок. Матильда перевернулась на колени, наклонившись над серебряным горшком с чьим-то вензелем. Она испугалась, что ее не вырвет, вглядываясь в темную тень, что была ее отражением; но желудок послушно опорожнился, и остатки рвоты она почувствовала даже в носу.

После этого ей стало легче, хотя боль никуда не делась, и от каждого движения ее мышцы горели. Она подняла умоляющий взгляд на графиню, и та помогла ей сесть, а затем вытерла платком остатки рвоты и кровь с рук. Матильду опять затрясло. На столе горела свеча, но ставни были закрыты, и она никак не могла понять, куда делся зверь и который сейчас день и час. За окном все еще лил дождь, и по его звукам Матильда решила, что ночь еще, наверное, не закончилась.

- Выпей, - графиня подала ей бокал с мутной красной жидкостью, которая пахла травой и хвоей. Матильда попробовала мотнуть головой, отказываясь от питья; одна мысль о том, чтобы отпить хоть глоток, заставляла ее желудок болезненно сжиматься, но бокал ткнулся ей в зубы, и она невольно открыла рот и, неожиданно для себя, выпила все до дна.

- Бедная девочка, - певуче сказала графиня, притянув ее к себе и баюкая, как младенца. – Ах, моя бедная родная душа…

От прохладного напитка стало чуть легче, тошнота прошла, но навалилась слабость, и Матильда неожиданно захлюпала носом, стараясь не заплакать. Ей хотелось крепче прижаться к графине, чтобы та утешила ее и сказала, что все это был всего лишь сон, и что все будет в порядке. «Я сильная, - мелькнула неубедительная мысль. – Я справлюсь».

- Что это было? – сиплым голосом спросила Матильда, подразумевая сразу все, что случилось: и зверя, и боль, и забытье. – Что со мной?

Графиня приложила ей палец к губам, приказывая молчать, а затем помогла слабой и дрожащей Матильде лечь в постель. Матильда напряженно следила взглядом за своей госпожой, как та распахнула дверь и приказала отпрянувшим служанкам немедленно приготовить грелку и куриный бульон. Порезы от стекла саднили и чесались под наскоро сделанной повязкой из льняной рубахи. Графиня, хмурясь, обошла комнату по кругу, задумчиво взглянула на картину на стене, потемневшую от времени: белое Иисусово тело снимали с креста скорбящие, и остановилась у окна, проверив, крепко ли заперта щеколда.

- Этот волк… - опять начала Матильда, беспокойно глядя в спину своей хозяйки. – Он преследует меня. Почему? Что я сделала не так?

- Тише, - ответила та, не оборачиваясь. - Не говори так громко, девочка. Местные болтливы.

- В-вы х-хотите сказать, - Матильда даже начала заикаться; она приподнялась на локтях, забыв про усталость, - ч-что м-меня за… заколдовали? Клянусь, я буду вести себя хорошо, и ходить каждый день в церковь, и молиться так прилежно, как никто не молился! Я даже готова уйти в монастырь!

- Ах, мое мечущееся дитя, - вздохнула графиня, но на этот раз без своей обычной ласковой усмешки, - не вини себя за то, чего не можешь изменить.

- Все можно изменить, - парировала Матильда, чуть-чуть воспрявшая духом: если на ней нет порчи и если ее не заколдовали, то ее никто не сожжет и не будет преследовать. – Мой дедушка всегда говорил, что человек – владелец своей судьбы.

- Твой дед… - протянула она и наконец-то обернулась. – Как ты чувствуешь себя, Матильда?

- Как будто долго падала с крутой горы, - честно ответила Матильда, наморщив лоб. – Меня все еще тошнит, и болят кости, и внутри все крутит. И туман в голове.