Хочешь мира — готовься к войне (СИ)

— И что будет дальше? — Юрка рискнул открыть глаза и поднять на него взгляд. Он понятия не имел как себя ведут люди потом. Понятия не имел что делать, куда подевать собственные руки, всего себя. Его потряхивало от волнения, и он страшно волновался. Просто одно дело общаться со сверстниками в школе. Там другое: «элита», дети богачей, каждый повернут на чем-то своем. Да и не слишком хочется общения. Девчонки — модели, парни — будущие политики-бизнесмены и все такое. Юри — взрослый мужчина, и это пугало и волновало сильнее всего. Просто потому что с ним, с Юркой такого не случалось никогда в жизни. Совсем.

— Я не знаю, — искренне, как-то растерянно ответил Юри, привлекая его к себе, обнимая. Собой, своей силой, теплом, нет, жаром. — Я действительно не знаю. Знаю только то, что хочу. Хочу быть с тобой. Но я старше. Моя жизнь слишком… опасна.

— Опасна? — Юра нахмурился и закусил губу. Снова. Опасна как — идешь по улице и внезапно на голову свалился кирпич? Опасна — заслали в командировку в «горячую точку»? Или опасна как — едешь в тачке и ее расстреливают отморозки из гетто? — Старше? Старше это херня, Юри. Глупость. Никто не упрекает модельку за то, что та со стариком живет! То, что я — парень, а ты — мужчина… это напрягает. У русских за такое в общем бьют. Или убивают. И это реально опасно.

— Ты не в России, ты здесь, — Юри провел ладонью по его волосам, улыбаясь.

— Господин, — Мицуро словно соткался из темноты в проеме двери. Чуть более бледный, чем обычно, с поджатыми губами — он смотрел не на Юри, а на Юру. С настоящей ненавистью, странным страхом. — Оябун, вы пригрели змею на груди.

Юри напрягся. По его телу словно волна прошла, лишая его тепла и той нежности, что была.

— Ты забылся, Мицуро? — в его голосе запела ярость. Настоящая холодная ярость. Казалось, что еще немного — и зазвенит, как клинок. Юри чуть отстранился от Юры, но руки так и не опустил, то ли защищая, то ли просто не желая отпускать.

— Тот, на кого вы смотрите с такой нежностью — любимый и единственный племянник «Белой бестии» — Виктора Никифорова. Можете убить меня, господин, но я не верю в такие совпадения. Вы осторожны, но по законам этой страны — этот… человек — несовершеннолетний. Хватит одного доказательства, чтобы дела Семьи пошатнулись. И я уверен, что все это задумано. Что этого мальчика вам подослали, зная вашу страсть к фигурному катанию. Вас хотят ослабить, вы уже слабы, господин, — Мицуро говорил горячо, истово веря в каждое слово. А Юри холодел все больше.

— Это правда? — одними губами спросил он у замершего Юры, наконец отпуская его. — Твой дядя… и ты…

Юрка покраснел. Это вот «твой дядя и ты» — больно резануло по нервам. Чтобы он с Виктором?! Чтобы он… ЧТО?!

— Опасно… вот оно что… — Слишком неожиданно. Сложно вообще уместить в голове нечто, что никак поймать и понять не получается. К примеру, что здесь, на льду, произносится Витькино имя. Что произносится с такой злостью. Что его подозревают в подлости и… попытке совратить и очернить? И постойте-ка, кого? Господин? Этот хрен назвал Юри — «Господин Оябун»? Якудза, что ли? — Якудза?! Ты… ты глава якудзы?! Боже… что за хрень… — растерянность, беспомощность, немного, совсем немного страха, злость, разочарование, боль. Эмоции стремительно-неуловимо мелькали на его лице, а потом вдруг пришло спокойствие. Такое, с которым он принял новости о смерти деда. Такое, которое поселилось в нем, когда он впервые узнал чем занимается его семья.

Пригрел змею, значит. А то, что они тут его, Юрку, тупо захерачить могут. Просто убить и все. Или вообще в заложники взять и вертеть Витькой как им только заблагорассудится? И это пиздец, дорогая редакция, потому что он сам приказал охране шарахаться за пределами ледового. Только вот сейчас никуда нахрен не смоешься, потому что за спиной бортик, а перед ним — бледный Юри. Юри… человек который только что целовал его с удовольствием, надо сказать. Человек, с которым он сам хотел бы распрощаться с невинностью, как бы это ни прозвучало. Человек, который на самом деле — враг?

— Меня зовут Юрий Плисецкий, — он медленно и раздельно проговорил привычные слова, упрямо вскинув голову, глядя прямо в глаза почти-тезке. И пусть понимает как хочет. И думает что угодно. Но блядью его считать? За что? — Мой дядя и опекун — Виктор Никифоров. Я готовлюсь к Гран-при по фигурному катанию, этот год — первый год во взрослой категории. Мой тренер — Селестино Чалдини и тренирует он меня уже пять лет, здесь, на этом самом катке. Это ВЫ пришли на мой лед. И сам ты змея, придурок… — он рванулся прочь, гордо расправив плечи. Но как же херово-то, а? Господи, ну за что?

Колени подрагивали, да и всего его как-то уж слишком сильно трясло. Можно было подумать, что он только что отпахал целый день сначала у станка, а потом на льду десятки километров намотал. Безумно хотелось проораться. Или зареветь, как в детстве. От горькой обиды и разочарования. Ну ваще, запал, называется. И на кого? На главаря японской мафии!