Хочешь мира — готовься к войне (СИ)

— Я не говорил ни Виктору, ни Беку о тебе. А охрана никогда тебя не видела, так что… ты единственный человек за пределами дома, которого я называю близким. Моим другом, — Юрка смотрел ему в лицо и со всей отчетливостью понимал, что пропал окончательно. — Да, я его племянник, но последним условием, которое дед поставил ему перед смертью, было то, что я никогда не должен попасть в круг бизнес-интересов семьи. Я должен остаться свободным. И должен жить обычной жизнью. Такой, которую выберу сам. Я выбрал фигурное катание, потому что это получалось лучше всего. Когда мне исполнится восемнадцать, скорее всего я уеду из города. А может и из страны. В Канаду, например. Я смогу тренироваться дальше, участвовать в чемпионатах, обязательно выиграю Олимпиаду. И это будет возможно благодаря деду. И дяде, который согласился с ним… Мне семнадцать. Да. И я знаю, что если кто-то захочет, он сделает все, чтоб очернить и тебя, и Витьку. Я никогда не сделаю ничего чтоб навредить хоть кому. Просто я… — он выдохнул, на короткий миг отвел взгляд, наткнулся на раскрошенный брауни в тарелочке, закусил губу. — Я представлял, как мы с тобой занимаемся лю… — на этот раз он сам себе накрыл губы ладонью. Он не должен говорить этого. Потому что это сущее издевательство. И почти то самое, о чем так переживал секретарь Юри.

Глаза Юри полыхнули за стеклами очков, но он усилием воли погасил огонь. Правда, отвести пронизывающего, жаркого, потяжелевшего взгляда от смущенного лица Юры не смог.

— Наверное, тебе повезло, — чуть хрипло начал он, но с каждой секундой его голос креп. — Меня готовили к этому с тринадцати лет. Поздно на самом деле, но отец, который оставил свой «пост» ради этого, настоял на том, чтобы мне оставили хотя бы детство. Он заплатил своим положением в Семье, и к власти пришел мой дядя. Он был суров, но любил меня, как родного сына. Он согласился с моим отцом, и до тринадцати меня почти не трогали. Я занимался фигурным катанием, зная, что ничего больше не будет. Со мной занимались учителя, дядя лично учил меня владеть катаной. До тринадцати я был обычным ребенком, которому не интересны дела взрослых. Когда Отец умер, а дядя переехал в Штаты по решению Семьи, мне показалось, что мир опустел. Я любил его. Он учил меня всему, что знал сам. А когда его убили… я сам захотел занять его место. Мы, каждый из нас, знает, что жизнь, которую мы ведем, опасна и может закончиться в любой момент, но когда умирают близкие… — он покачал головой, улыбаясь светло, но печально. — Я понимаю твоего опекуна, Юра. И не хочу, чтобы присутствие рядом со мной угрожало тебе. Ты тот, кого потерять я не хочу. Даже если ты будешь далеко, мне хватит знания, что с тобой все в порядке.

— Мне этого знания не хватит, — едва слышно выдохнул Юрка. — Я знаю, что ты где-то есть. Я надеюсь, что с тобой ничего не случилось, что ты жив, свободен и здоров. Я могу слышать твой голос, но если не вижу тебя — это больно. Так же, как разбиться об лед.

Юри закрыл глаза, медленно выдыхая. Облизнул пересохшие вдруг губы. Мысли лихорадочно метались в голове. Что сказать или что сделать? Все ясно, все понятно и недомолвок не осталось. Взять бы его за руку и сбежать куда-нибудь. Так наивно и по-детски. Но у Юры охрана и…

— Юра, — он потянулся вперед и выругался, опрокинув на себя стакан с напитком. Поморщился и встал, поджав губы. — Прости, что-то я неуклюжий стал. Я сейчас…

Юрка проводил его взглядом, а потом, решившись, поднялся из-за столика и пошел за ним. В туалете были люди. Не нагрешишь совершенно точно. Но можно по крайней мере дернуть бумажных полотенец из лотка и, подойдя ближе, прикоснуться. Пусть через одежду. Пусть резко и дергано. Но прикоснуться.

— Неловкий, это ничего. Я тоже иногда как слон в посудной лавке.

Юри смущенно повел плечами, поправил сползшие почти на самый кончик носа очки и вздрогнул, когда с силой захлопнулась дверь. Вскинулся, заметив, что они остались одни. Но ненадолго. Это «Старбакс», значит ненадолго.

— Пойдем, — взял Юру за руку и затянул в кабинку. Стены в пол, дверь тоже, снаружи не видно, что в ней двое. Кабинка маленькая, тесная. Зато близко. Очень близко.

Никогда в жизни Юрка не думал, что будет с кем-то целоваться в кабинке туалета. Никогда в жизни Юрка не был так рад тому, что кабинки тесные. И вообще тому, что кабинки здесь есть.

Он обнимал Юри за шею, дышал им, и кажется, малость спятил, потому что Юри был здесь, рядышком, по-настоящему был, а не в его воображении.

— Юра… — Юри обнимал его крепко, сильно, совсем не так, как на катке. Нежность лишь каплей, и целый океан страсти, почти голода. Он целовал Юру жадно, глубоко. Забывшись. Потерявшись в себе, Юре и своих эмоциях. Где-то на краю сознания промелькнуло насмешливое «оябун в туалетной кабинке» и пропало, сметенное яростным чувством. Это его! Это только его! Только его, Юри!