Холм псов

«Я шел из ниоткуда в никуда, не имея на самом деле никого». – Я увидел эту фразу, написанную карандашом в записной книжке, корявыми буквами, и снова начал смеяться.

Юстина

– И что, ты все еще ненавидишь озера? – спрашивает он.

Я кладу ладонь на его голову, растрепываю ему волосы. Он постригся, выглядит теперь куда лучше. Вот только снова начал курить, я даже не обратила внимания, с какого времени. Не могу ему ничего запретить, я уже запрещала ему столько вещей, все наше замужество – было одним большим запретом.

Озеро – цвета грязного изумруда. Идущий из воды, сбитый из досок помост новый, но камыш вползает на него, окружает, коварно хочет его разломать, расщепить.

– Нет, привыкла, – говорю я.

– Тогда, когда поехала на весь день в лес?

– Да, тогда, – лгу я.

– Тут мы часто устраивали костры, на этом берегу, в средней школе, – говорит он, делает несколько шагов и ставит ботинок на землю в конкретном месте.

– Потому мы сюда пришли? – спрашиваю я, зевая.

– Конечно, – отвечает он.

– Как называется это озеро?

– Холодное.

– Холодное?

– Да, Холодное, просто Холодное.

– Нам нужно завести собаку, тогда прогулки имели бы больше смысла, – говорю я, помолчав. «Мы никогда ничего не заводили, – думаю. – Ребенка, кота, собаку. Может, когда бы у нас было хотя бы что-то, тогда бы все опять заработало». Знаю, что нельзя так думать, все, кто так сделал, кто попытался залатать что-то с помощью третьего, говорили, что это самый простой способ достичь наибольшей катастрофы.

На самом деле я всегда боялась заводить ребенка с Миколаем, всегда боялась, что тогда окажусь матерью-одиночкой с двумя детьми.

Но сейчас я смотрю на Миколая и думаю, что мы, возможно, должны это сделать. Возможно, оттого мы постоянно и упираемся в тупики, оттого каждое наше движение и заканчивается возвращением с половины дороги, бегством.

– Если уж ты куришь, то дай сигаретку, – говорю я ему.

– Прошу, – подает он.

Показывает мне, чтобы мы пошли тропинкой дальше, вдоль берега. Мы идем, минуя принайтовленные к берегу старые лодки, маленькие, распадающиеся помосты. Он подходит ко мне, я позволяю ему взять себя за руку. Тропинка узковата для двоих. Он прижимает меня к себе – сильно, когда хочет, он умеет быть сильным.

– Мы мастера плохих решений, – говорю я. – Все думаю, отчего, например, когда кто-то из нас ведет машину, то не едет против движения? Отчего мы вообще еще живы?

– Прекрати.

– Мы просто не задумываемся.

Когда мы идем, лес начинает становиться все более диким и мрачным. На мху и на земле видны пятна мусора. Я снова гляжу на Миколая. Хорошо, что он постригся. И правда выглядит сейчас куда лучше.

– Если бы мы задумывались, если бы ты задумывалась, то не вышла бы за меня замуж, – смеется он.

– И наверняка бы не изменила тебе, – говорю я.

Он не останавливается, не поворачивается в мою сторону, по его лицу проходит мелкий тик, но сейчас же исчезает. Мы выходим к очередному подходу к озеру, довольно широкому, поросшему серой, затоптанной травой, с черным кругом кострища в центре. После дождя мокрый пепел превратился в грязь, отверстие напоминает колодец. Помост разбит, доски выломаны, вода тут еще темнее и зеленее, заросшая. Миколай подходит к воде, приседает, набирает ее в ладонь, трет руки. Оборачивается в мою сторону и спрашивает:

– Отчего ты вообще тогда подняла меня с земли?

– А когда ты перестанешь задавать этот вопрос?

– Когда ты ответишь. – Он снова смеется, поднимает камешек, пускает «блинчики», камешек подпрыгивает несколько раз.

Я подхожу к нему. Кладу руку на плечо. Неужели все, что ты чувствуешь к этому парню, Юстинка, неужели все, что ты к нему чувствуешь, это желание, чтобы он простил? Чтобы ты перестала ходить с камнем в желудке, который ты чувствуешь даже сквозь сон? Глупая баба. Сперва ты хотела его спасти, а теперь хочешь, чтобы он отпустил тебе твои грехи.

А может, ты потому ему и изменила, чтобы иметь к нему хотя бы какое-то чувство, когда оказалось, что он уже чист, цел и здоров, что миссия – выполнена? Хоть какое-то чувство, пусть бы даже чувство вины?

– Потому что ты хотела оставаться доброй? – спрашивает он. – Ты могла просто кинуть сотню какому-то нищему.

– Перестань. Бьешь на жалость. Это отвратительно. Перестань, – я машу ему рукой.

– Потому что, возможно, так все и было.

Он отворачивается от меня. Пристально всматривается во что-то на другом берегу озера. Показывает на что-то пальцем, но сейчас же без единого слова опускает руку.

На краткий миг словно бы становится темно, словно кто-то прорезал воздух противоположностью фотовспышки.

– Я, на самом-то деле, боюсь, что все уже решено, – говорит он ко мне.

– Я тоже.

Что-то растет у меня в глотке.

Он снова подходит ко мне, сует руки в карманы моей куртки.

– Может, все было обречено с самого начала, потому что, когда мы познакомились, я лежал на земле, а ты стояла, – говорит он тихо и быстро.

– Сейчас это не имеет значения. Значение имеет, чтобы мы что-то сделали, Миколай, – я касаюсь его лица.

Он отворачивается, бледно улыбается. Пускает еще один «блинчик».