Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга первая

Учителей и наставников страшно разозлило наше желание иметь бытовые удобства. Они сердито разговаривали весь вечер и не давали нам слова. И у всех сложилось впечатление, что мы, советские подростки, не имеем права открыто стремиться к лучшей жизни. Потому что это раздражает взрослых советских людей. Мы, юные жители СССР, обязаны в первую очередь действовать в интересах взрослых. Даже думать и рассуждать мы должны так, чтобы им было комфортнее себя чувствовать. Мы обязаны стремиться к тяжелому труду и лишениям, а не к удобствам и комфорту. Только тогда мы будем хорошие. А если мы не хотим жить в тяжелых условиях – мы хитрые, ленивые и вообще подлые.

За отказ возобновить переписку нам поставили двойки по поведению в четверти. И ребята из южной республики, не дождавшись нашего письма, нам больше ни разу не написали.

В семнадцать лет я уехала из родного города и назад не вернулась. Со временем и мама с папой переселились на жительство в другое место.

И еще много-много раз я видела в жизни подобное поведение советских людей. Они желали детям и подросткам и вообще тем, кто моложе, не счастья и благополучия, а наоборот, тяжелого труда, недоедания и прочих страданий только потому, что они сами в свое время тяжело трудились, недоедали и бедствовали. Они так и говорили: «Помучайся, как я!» Пожелания эти произносились со злостью и звучали, как проклятия.

Когда я стала взрослой, я узнала, что это первобытный инстинкт, и он называется «ревность к преимуществу». Именно этот инстинкт заставлял так сильно нервничать советских людей. Это когда один человек страшно переживает, что другому человеку что-то хорошее может достаться или уже досталось легче и проще, чем ему самому. И еще я узнала, что если этот инстинкт распространен в обществе – это признак слаборазвитого общества.

Говорят, будто первобытные инстинкты возвращаются тогда, когда ослабевает христианская вера или ее запрещают. Думаю, это верно. В СССР христианских истин не внушали ни детям, ни взрослым. И вот чем это обернулось.

В СССР я вернуться не хочу. Зачем жить в стране, где одни люди желают бед и страданий другим? Никогда эту страну не пойму. Мы, советские дети, живя в грязном, убогом городишке, не могли открыто желать себе счастья и благополучия, и не могли даже написать нашим сверстникам того, что думаем, и рассказать, что нас окружает в действительности. Например, о том, как мы моемся не в ванне, а в корыте, а вместо унитаза пользуемся выгребной ямой, и как едим одну картошку и макароны, или о странных, ошалевших после длительного заключения татуированных дядях, пристающих к женщинам на наших улицах, или унылых, озабоченных женщинах, приехавших на свидание в колонию. Нас учили врать, скрывать и делать вид, что ничего плохого не происходит. И при этом внушали: «Октябрята и пионеры всегда честны и правдивы!» Бред какой-то. И вдобавок это очень непорядочно».

Денис Рос – нов, 1956 года рождения: «Из родного города обычно уезжают те, у кого нет интереса оставаться там, где вырос. А в моем родном городе уважали рабочих и вообще всех трудовых людей, и это и был интерес. Я хотел жить только здесь. Потому что моя родня – отец, мать, братья, а также дяди, тети, племянники и все прочие – люди труда, заводские.

Отец, мать и братья работали на одном заводе. Понятно, что и я, когда вырос, стал заводским рабочим. Я хотел быть, как отец. С кого мне еще брать пример? Я вел себя естественно – смотрел на родителей и делал, как они. Даже газеты читать за столом я хотел, как мой папаша.

За завтраком отец читал «Труд» и «Известия». А на стене пело и разговаривало радио. Мы садились за стол все вместе и в одно время. В другое время отец и мать разрешали брать только сухари. Их у нас было много – мама резала черный хлеб, сушила, наполняла ими коробку и ставила на подоконник. Подходи и бери. На обед всегда ели суп, щи или рассольник. Мясо у нас в доме ели нечасто, зато в заводской столовой каждый день продавались котлеты, шницели. Иногда бывали сосиски. Еда была хорошая, сытная.

Дома, в комнатах, я проводил мало времени, потому что отец этого не приветствовал. Он говорил, что если парень сидит дома, значит, с ним что-то не то. Я был младшим в семье, и пока учился в школе, дома делал уроки, потом подметал, выносил мусор. В шестом часу я шел во двор к дружкам-приятелям. Это называлось «гулять». А в это время родители приходили с работы. Отец любил, когда в доме спокойно и тихо, это была его естественная потребность после шумного, многолюдного заводского цеха. Там постоянный грохот, стуки и скрежет, визжанье станков, а дома такая тишина, что слышно тиканье часов. Никто никогда не шумел. Если я приводил в дом товарища, мы сидели в моей комнате тихо, разговаривали в полголоса.