Хосров и Ширин

Шапур сказал: «Вставай! К пути готовься снова.

Все указания имею от Хосррва».

И на спину коня вознес он розу роз,

В сад шахских помыслов Сладчайшую повез.

И, на Гульгуна сев и кинувши ограды,

Ширин была быстрей, чем быстрые Плеяды.

Благой Хумою стал блистательный Гульгун.

И мчалась, как пери, сладчайшая из Лун.

А вдалеке Хосров, меж горького досуга,

Все друга поминал, все ожидал он друга.

Да! Ожидание — тягчайшая беда.

Но кончится оно — все радостно тогда.

О ты, что вдаль взирал, не опуская вежды!

Надеющийся! Глянь — исполнены надежды.

Хосров узнает о смерти отца

Чуть опьяненный, шах вздремнул; мечтает он:

Его благой удел свой позабудет сон.

И вот спешит гонец, и вот он в шахском стане,

И развернул Слону рассказ об Индостане.

Фарфор китайский — взор: он влагой полонен.

Как волос негра — стан: весь изогнулся он.

О крючья черных строк О черная кручина!

Бесчинна смерть, — и пуст и Зенга трон и Чина.

Где шах? Лишь ты взирай на все его края.

Ему лишь посох дан, уж нет ему копья!

Владыка мира, верь, уж не увидит мира,

А ты — владычествуй, тебе дана порфира.

И приближенные, а было их не счесть,

Друг другу не сказавшему послали весть.

«Остерегайся. В путь сбирайся во мгновенье.

Мир выскользнет из рук, опасно промедленье.

Хоть в глине голова, — ты там ее не мой.

Хоть слово начал ты, умолкни, как немой».

Когда Хосров узрел, что дней круговоротом

Он трону обречен и горестным заботам, —

Постиг он: с индиго хранит поспешный рок

Бакан, и уксус дней от меда недалек,

И воздух, что родят земли неверной долы, —

То шершня кружит он, то в нем летают пчелы.

Опала, почести, любовь, и злость, и яд

С напитком сладостным — все это дни таят.

Земля! Какой ручей ты не засыплешь прахом?

Твой камень много чаш одним ломает взмахом

Кто скован бытием — идет путями бед.

Покой — в небытии. Пути другого нет.

Брось на ветер скорей свой груз напрасный — душу!

Замкни темницу зла, моря забудь и сушу.

Весь мир — индусский вор: чтоб он не отнял кладь,

Чтоб не скрутил тебя, — с грабителем не ладь.

Знай, в этой лавочке ты не отыщешь нитки

Без колющей иглы, лишь иглы в ней в избытке.

Вот тыквенный кувшин, вода в нем что кристалл,

Что ж от водянки ты, как тыква, желтым стал?

Деревьям лишь тогда в весенней быть одежде,

Когда все почки их разломятся, — не прежде.

Пока не сломит рок согнувшийся хребет,

Он снадобья не даст для исцеленья, нет!

Наденешь саван ты, зачем же — молви толком —

Как шелковичный червь, ты весь облекся щелком?

Зачем роскошество — носил бы полотно.

Тебя в предбаннике разденут все равно.

В простой одежде будь, она пойдет с тобой

Пока ты бродишь здесь дорогою любою.

Ты отряхни подол от множества потреб,

Доволен будь, когда один имеешь хлеб.

Творить неправду, мир, намерен ты доколе?

Тебе — веселым быть, мне- корчиться от боли?

Я в горе — почему ж твой слышится мне смех?

Я свержен — и тебе я не хочу утех.

Ты продаешь ячмень, а нам кричишь: пшеница!

Ячмень в твоем пшене сгнивающий таится.

Я — лишь зерно пшена, и желт я, как ячмень.

Пшеницы мне не дав, молоть меня не лень?

Довольно предлагать да прибирать пшеницу,

А мне — быть жерновом, перетирать пшеницу!

Уж лучше в омуте, где ночь, лишь ночь одна,

Ловить ячменный хлеб я буду, как луна.

О Низами! Из дней уйди ты безотрадных,

Весь этот грустный мир оставь для травоядных.

Питайся зернами да езди на осле.

Ты жди Исы, томясь в земном, житейском зле.

Ты — ослик. Вот и кладь! Одну ты знай заботу.

Ведь ослики — не снедь. Их ценят за работу.

Хосров восходит на трон вместо отца

Когда промчалась весть, что царствованья груз

Велением творца сложил с себя Ормуз,

Шах, в юном счастии не ведавший урона,

В столице поднялся на возвышенье трона.

Хоть в мыслях лишь к Ширин влекла его стезя,

Все ж царство упустить наследнику нельзя.

То государства он залечивал недуги,

То взоры обращал он в сторону подруги.

И за строительство его уж люди чтут,

Уж много областей он охранил от смут.

В несчастья вверженных залечивалась рана:

Шах справедливостью затмил Ануширвана.

Но вот закончились насущные дела.

Опять к любви, к вину душа его влекла.

Мгновенья не был он без чаши, без охоты.

Когда ж он о Ширин вновь полон стал заботы,

Спросил придворных он, что слышали о ней.

Ему ответили: «Уже немало дней,

Как из дворца, что там, где сумрачно и хмуро,

Она умчалась прочь. С ней видели Шапура».

Круговращеньем бед внезапно поражен,

Шах небо укорял. Но что мог сделать он?

Воспоминания он предавался негам,

И черный конь прельщал его горячим бегом.

Как ночь, его Шебдиз, ну, а Луны — все нет!

Он камнем тешился, но помнил самоцвет.

Шапур привозит Ширин к Михин-Бану

Ширин в ее края примчал художник снова, —

Но встреча не сбылась: там не было Хосрова.

С Гульгуна сняв Ширин, в цветник Михин-Бану

Ее он снова ввел, как светлую весну.

И снова гурия меж роз родного края

Дарила свет очам, огнем очей играя.

И приближенные, и слуги, и родня,

Которые давно такого ждали дня,

Увидевши Ширин, ей поклонились в ноги

И, прахом ставши, прах лобзали на дороге.

И благодарственным моленьям и дарам

Предела не было, и был украшен храм.

А что с Михин-Бану? Да словно от дурмана,