Хроника Рая

«Разрешите представиться, Ко ржевский! – гость прошел сразу же в комнату, к удивлению Вологжина. – Ибо в соответствии с обычаями наших предков не через порог должно совершаться рукопожатие. Павел Васильевич Коржевский. Профессор. Сопредседатель русской общины здешнего мегаполиса. Узнав о появлении соплеменника, не мог не засвидетельствовать, не удержался не почтить… Нас, русских, мало здесь и потому каждый русский обязан быть теперь дважды русским, не правда ли!». Вологжин не мог понять, всерьез ли все это говорится или же иронически.

Профессор Коржевский мирно преподавал в здешнем лицее что-то узкофилологическое. Вся остальная его жизнь, полная борьбы и страстей, шла в мегаполисе. Сопредседатель общины, председатель «Культурно-просветительского центра», главный редактор журнала «Новый евразиец» вел свою «столетнюю войну» за монополию на духовную жизнь общины. Он давно уже и на полном серьезе величал свою квартиру ставкой. Так и говорил: «после лекций я сразу в ставку» или: «у меня потек бачок в ставке». Цезарь. Ганнибал. Он почти каждый день переходил какой-нибудь рубикон. А Канны были у него по субботам с пятнадцати тридцати. Трагедия Ганнибала была в том, что его солдаты были не то чтобы лишены воинских добродетелей, они просто не подозревали, что они его солдаты. Своего рода Хлестаков наоборот, в смысле: его так и не приняли за главнокомандующего. Но он-то главнокомандующий! Правда, кое-какая гвардия у него все же была.

Его комбинации поражали своей изощренностью и глубоким пониманием человеческой натуры. Так, например, сообщая доценту Н. о проделках пенсионера Р., он заранее знает, под каким соусом тот подаст это протоиерею П. И каким смыслом тот уже, в свою очередь, наделит все это, пересказывая жене бизнесмена В. И как именно означенная жена все перепутает в разговоре с журналистом Л. А уж как разгуляется перо этого скромного труженика второй древнейшей – это Коржевский мог просчитать с потрясающей точностью. В результате, левые евразийцы будут знать свое место.

Вне зависимости от успеха-неуспеха своих благих начинаний Коржевский, если вдруг извлечь его из всего этого, наверное, просто задохнулся бы как глубоководная рыба на поверхности. Сними с него это «тягостное давление жизни», он просто-напросто лопнет и выпученные глазки окончательно вылезут из орбит.

Прокофьеву Коржевский напоминал того пациента из старого анекдота, что на приеме наслаждается произнесением слов «эрекция», «эякуляция». Именно с этой интонацией Коржевский повторял: «генетический код русской культуры», «народ-интроверт», «уникальность нашего архетипа». Невысокий, плотненький с евразийской бородкой и с каким-то, можно сказать, евразийским брюшком щебетал на все эти темы так, что действительно порой можно было подумать, что он насмехается. И первое впечатление о нем было как о человеке вполне добродушном. Но был один пунктик, на котором Коржевский впадает в раж – миф. Он «разрабатывает» миф для современной России. Ведет переписку с какими-то тамошними политтехнологами, с людьми, приближенными к телу Власти и с самим этим телом (если только не врет).

В свое время он не давал прохода Прокофьеву: «Мы боремся за каждую русскую душу. За каждую!» Кончилось тем, что Прокофьев просто его послал, от души, практически открытым текстом: «Коржевский так переживает свою оторванность от речевого контекста Родины». А Коржевский в своем журнале под псевдонимом «Иван Патриотский» напечатал разгромную рецензию на последнюю книгу Прокофьева. А на следующий день журналист Л. в «Ведомостях мегаполиса» возвестил городу и миру о «гражданской казни г-на Прокофьева».

– Не нужна ли вам какая-нибудь помощь от общины? – торжественно спросил Коржевский.

– Вроде бы нет, спасибо, – ответил Вологжин.

– Если что, обращайтесь, – продолжил Коржевский, ободренный таким ответом, – днем ли, ночью. Я работаю круглосуточно. Приходите, Петр Владимирович, к нам на заседание. В субботу в пятнадцать тридцать. Познакомитесь. Приобщайтесь. Да-с, у нас сложились традиции, можно сказать, ритуалы. – Коржевский говорил в полной уверенности, что Вологжин чувствует себя крайне польщенным. – Вот, извольте, наша повестка дня, – он достал из портфеля буклетик, – «Социокультурная функция сарафана», будет выступать наш замечательный этнограф Норейко Мария Ильинична. За-а-мечательный профессионал, – Коржевский сладко зажмурился (Вологжину вдруг подумалось, что у Коржевского должно быть отменное пищеварение.) – доклад отца Михаила «О возможности канонизации Иоанна IV». Спорно, конечно же, спорно. Но согласитесь, что будит мысль. И к тому же, какой оратор. Редкая по нынешним временам харизма. – Коржевский зажмурился еще слаще. – И сама попытка примирить посмертно царя Ивана и митрополита Филиппа – наивная, вероятно, но сколько истинно христианского духа… Далее два доклада вашего покорного слуги: «Соборность как форма организации социума» и «Душа Империи». Не буду от вас скрывать. Это лишь фрагменты моей фундаментальной работы, м-да, дело всей жизни, войдет в мой девятый том. Петр Владимирович, дорогой мой, знаете ли вы, в чем состоит главная трагедия нашего с вами великого и несчастного народа? Он потерял свой Миф. Лишился чувства, музыки Мифа, – Коржевский изменился не только в тоне, но и в лице, – любая нация это Миф, русская же – миф мифа. Вне мифа народ наш выпадает из собственного исторического, духовного, религиозного бытия. Забывает о своей миссии, о величии своего предназначения, искажает образ своего Бога. Становится легкой добычей внешних и внутренних врагов своих. Смотрит на себя чужими глазами, а что, скажите, могут увидеть чужие тети и дяди в ангельском ребеночке? Только сопли, грязь под ногтями, дурные манеры, задержку в развитии. Потому что смотрят без любви. И смотрят, приглядываются не для того, чтоб полюбить. Вне Мифа, – Коржевский взвинтил себя, – невозможна гармония мира и власти. Вне Мифа русская власть деградирует до бездумной европеизации и до немыслимой коррупции латиноамериканского толка, теряя свои мистические начала… Но это так, лишь анонс, – остановил самого себя Коржевский. – Вот придете, дорогой мой Петр Владимирович (доброжелательно-покровительственным жестом дотронулся до его предплечья), и все узнаете. После будет дискуссия, я открыт для любой критики. Так сказать, «все жанры, кроме скучного». Кстати, в конце у нас, на сладкое, – он ткнул пальцем в буклетик, – небольшая театрализованная постановка силами наших мальчиков, девочек «Наш сапог свят», что-то вроде ретроспективы нашей славы от походов Олега до недавней войны с Грузией.

– Знаете что, – Вологжин начал как-то уж очень тихо, – я всего этого наелся там. В спектре: от научных конференций до арматуры в тренированных руках. Не начинайте мне здесь о том, что вы просвещенный и осуждаете крайности. Только Миф нас сделает нацией, да?! Миф нам гладит животик, чешет нам за ухом. Вы все, наверное, думаете, что открыли что-то новенькое? Очень нравитесь самим себе. Неужели вы не чувствуете, сколько сала в вашей духовности? Напялили разом ризы всех времен и эпох, какие только возможны, что вами отстираны до лучезарной, пиаровской благостности. Или вот дефилируйте в неглиже нафталином пропахших идей, что перекроены вами по ходу. Но смотрят то на вас всех с той брезгливою жалостью… как воспитанные люди на вырядившихся педерастов. Мне интересно, вы всерьез верите, что мы увидим Родину с вашим лицом? Вы хотите длить это нынешнее наше полу-рабство, полувремя, полусудьбу? Вы что думаете, вот возьмете и нарожаете новых богов для Отечества? Настроите храмов? Вы, на самом-то деле, всего лишь прислуживаете собственной желчи и моде – низкой моде толпы на свою исключительность и при этом ощущаете себя элитою, совестью… Принимаете это ваше хроническое недержание идей и пророчеств за доказательство собственного предназначения. Свою любимую выпестованную обиду засчитали себе за страдание.

Впрочем, вам должно быть хорошо в этом вашем кисло-сладком сне.

– Я рад, как вы изволили выразиться, прислуживать, ибо «прислуживаю» в меру сил великому народу, – Коржевский задыхался, но решил произвести впечатление кротостью и выдержкой, – Вы просто-напросто не хотите видеть, милостивый государь, что нами движут добро и любовь. Любовь и Добро.

– А вот этого не надо! Я могу еще вынести вашу злобу, но на ваше добро и на вашу любовь сил моих просто нет.

– Насчет злобы не торопились бы. – Коржевский любил себя самого во гневе. Любил подходить к собственному гневу мелкими шажками. – Не торопились бы по незнанию, – это даже хорошо, что вы у нас появились, – голос его теперь уже звучал вполне зловеще.

– Что? Уже нужен враг? Очевидно, для сплочения пятерых из диаспоры вокруг журнальчика? Чтобы ваши активисты совсем уже не покрылись плесенью от бездействия.

– Вы малодушны до непристойности и боитесь жертвы. Это я не про евреев, что ж вы так всполошились. Да! Нации придется пожертвовать своей вседозволенностью, которую вы (и такие как вы) считаете свободой. Собственным правом на бесчестие (вот вам косвенная цитата), без которого для вас нет свободы выбора, тоже придется пожертвовать, правом спать с особью своего пола придется поступиться, да-с. Вашей склочной разноголосицей мнений, без которой, как вам кажется, уважаемый, не может быть свободной истины. Но даже, если бы вы и правы (на секунду, при всей абсурдности, разумеется) – Истина выше свободы, превращающей ее в истину, что пишется с маленькой буквы и все чаще во множественном числе. А Нация выше Истины и Свободы. Потому как именно Нация – Истина и Свобода.

– А Бог? – спросил Вологжин.

– Христос выше нации. Но он пребывает, о-существляет себя, сутствует в нации. Он больше Истины, глубже свободы и воплощает себя в Нации.

– Именно это я и ожидал услышать. Обожествление народа и низведение Бога до уровня племенного божка – вот ваша точка встречи русского народа с Христом! Вы зазываете в царство самодовольного Духа и деспотичной, капризной, мстительной Истины. Но племенного божка, если что, разбивают о камни. И это было уже в России. Было! И вы обязаны знать. Не имеете права не знать. Мы должны стать другими самими собой. Это трудно, наверное, страшно. Но видимо, последний шанс для нас… Усилия личности в пространстве свободной мысли, благодаря которому Культура и Дух не являются заложниками самих себя… В социальном же, в историческом нашем бытии – мужество быть свободным, умение быть в свободе, не какой-то абсолютной, мифической, мистической, но в той, которая сейчас. Если всего этого нет, то будет стадо – унылое и злое. И ваши мистические завывания впотьмах.

– Почему вы так боитесь, что мы возродим былое величие русского народа? – едко осведомился Коржевский. – Чего испужались-то так? – сказал он подчеркнуто по-барски.

– Вы возрождаете только любимые наши видения (они, между прочим, и не девались никуда). Сквозь них, конечно, приятно видеть мир и себя самих. Но за них никто уже не собирается умирать, да и просто жертвовать хоть чем-то, (вы и сами это прекрасно знаете), но видеть реальность так мы собираемся, уже кажется, до самого кирдыка.

– Прости ему, Господи, – демонстративно начал креститься Коржевский, – ибо не ведает…

– Вы торговец галлюциногенными грибами. Из тех, что сами примут убойную дозу, дабы развеять сомнения публики: «Смотрите, господа покупатели, благодать-то какая!»

– А я понял, – величественно рассмеялся Коржевский, – почему вам, любезный дали визу, – и тут же сорвался на визг, – вы, и такие, как вы, а имя вам легион, развалили Державу, а первые попытки отстроить хоть что-то заново объявили предательством ваших идеалов, которые, оказывается, еще и не начали воплощаться! Вы ненавидите Россию, ненавидите русского человека и при этом хотите признания ваших прав, паразитируя на нашей всечеловечности и открытости. Не слишком ли жирно будет! Вы, я позволю себе теперь уж прямую цитату из классика, вы – бес.

– Только после вас, – улыбнулся Вологжин.

– Нет, именно вы! Все вы! Вы! – тряс крючковатым пальцем Коржевский. – Ас бесами вообще-то поступают…

– Методом окропления? Или вы имеете в виду нечто более материальное?

– Можете понимать в меру вашей трусости, – усмехнулся Коржевский.

– Я тоже позволю себе цитату из классика: подите вон!