Хроника смертельной осени

– Я вам полностью доверяю, – Жики поднялась с кресла и протянула Александру пустой бокал. – В нашей с вами миссии без доверия невозможно. В досье все есть. Мне пора, дети мои…

Она направилась к выходу, но, что-то вспомнив, повернулась к молодой паре.

– Вот еще что! После операции придется ликвидировать следы. У вас есть чистильщик?

– Ну разумеется, – кивнул Александр. – Все будет, как распорядится мадам командор.

– Мерси, – улыбнулась Жики на прощание. – Держите меня в курсе. В досье – мой особый адрес электронной почты, присылайте отчеты ежедневно, – и она, завершив аудиенцию, покинула штаб-квартиру палладинов в Москве. Приговор Олегу Рыкову был вынесен.

К девяти утра полил дождь. Навалилась осенняя хмарь, такая безнадежная, которая, кажется, бывает только в этом безнадежном городе, который выносить терпеливо и даже с долей привязанности может только тот, кто здесь родился и с молоком матери впитал в себя эту безнадежность. Дождь лил, не переставая, до полудня, но в пять минут первого, к началу отпевания, он прекратился внезапно, и появилось солнце, небо очистилось от низких туч, и желто-красная октябрьская листва, окутавшая Ваганьковское кладбище, зашелестела от легкого теплого ветерка. Люди, собравшиеся в часовне, застыли, не отрывая глаз от гроба, установленного на постаменте, и слушали заунывное пение небольшого хора на клиросе и глубокий бас профундо[180] священника, выводившего «Со святыми упокой…».

Одна из женщин сидела на стуле, устремив невидящий взор куда-то прямо перед собой. Из-под черной шали выбивались выбеленные пряди ухоженных волос, а лицо закрывали черные очки. Пожилой мужчина подле нее положил левую руку ей на плечо, помогая держаться прямо. Оба они были смертельно бледны – родители, потерявшие единственного сына.

Анна стояла рядом, не видя ничего вокруг, не слыша печальной заупокойной службы и скорбного пения, и моля Бога лишь об одном – выдержать все до конца, а особенно – ту страшную минуту, когда Антона опустят в могилу. Время от времени она доставала из кармана платок, пропитанный специальным составом, и подносила его к лицу, вдыхая резкий, бьющий прямо в мозг запах. Платок ей сунула в карман предусмотрительная Жики. «Единая чистая и непорочная Дева, Бога во чреве носившая неизреченно, ходатайствуй о спасении души раба Твоего Антона».

В двух шагах позади Анны Мигель не отрывал взгляда от хрупкой фигурки в черном платье, от затылка, по-бабьи повязанным черным платком, и узких упрямо развернутых плеч. О чем он думал? Грызло ли его раскаяние или мучила совесть за то, как он поступил со своим другом? Его застывшее лицо походило на венецианскую чумную маску, на которой жили, казалось, только глаза – черные и холодные.

Катрин опиралась на Сергея, вцепившись в его рукав, время от времени лихорадочно всхлипывая – без слез, коих уже не осталось. Она старалась не смотреть на гроб, потому что когда она видела лицо Антона, словно вылепленное из воска, начинала задыхаться, и очертания окружавших ее людей расплывались. От запаха ладана ей становилось все хуже и хуже, ей казалось – так пахнет смерть, и она вся пропитана этой смертью. «Яко Ты еси воскресение и живот, и покой усопшаго раба Твоего Антона».

Виктор Глинский присутствовал здесь скорее по долгу службы, равно как и Нантвич, который остановился у входа в часовню, и наблюдал за происходящим с высокомерным видом протестанта, попавшего к ортодоксам. Он отмечал, что если женщины время от времени и осеняли себя крестом, то мужчины – Булгаков и Альберт, отец Антона, перекрестились всего пару раз, а Мигель – тот и вовсе ни разу, равно как и полицейский – высокий сероглазый парень, мрачный до черноты, озабоченно посматривавший в его, Джоша, сторону. Они в первый раз увиделись несколько минут назад, но, хотя и были знакомы заочно, по телефону и электронной переписке, ревниво приглядывались друг к другу, признав в коллеге равного себе…

Еще несколько человек стояли чуть поодаль – мужчины и женщины, траурно одетые, с искренними печальными лицами – коллеги и подчиненные Антона Ланского – главы юридического отдела крупной транснациональной корпорации, уважаемого и честного человека, что редкость среди корпоративных юристов… «И о еже проститися ему всякому прегрешению, вольному же и невольному».

И никто не замечал в самом темном углу часовни Орлова – отблеск свечей не падал на его лицо, и он мог незаметно для всех неотрывно наблюдать за темноволосой женщиной с черной повязкой на каштановых волосах, в темных очках, с искусанными почти до крови губами. Он полагал, что этого никто не замечает, но одна ревнивая пара глаз следила за ним неотступно…