Князь Святослав

А паракимонен собрал в столице лучшие оружия: чешуйчатые брони стародавних восточных форм, изящные мечи, великолепные секиры, метательные копья, небольшие арабские луки, особого рода самострелы, которых не знали русские воины, нагрудные латы, панцири, щиты с монограммами в богатой оправе из драгоценных камней.

Василий привез все это в стан Святослава и всю ночь в тайном страхе молился за избежание погибели. Судьба василевса, судьба державы, его судьба висели на волоске; они зависели только от его дипломатического хода. Он молился исступленно, с отчаянием в душе.

Стоя на коленях перед распятием, со слезами на глазах, он шептал:

– Восстань, Иисусе! Подними десницу Твою и помяни скорбящих. Сокруши силу врагов наших, силу нечестивую и беззаконную. Если это за грехи наши послано Тобою испытание, то молим Тебя лишить нас частицы гнева Твоего. Враги наши несговорчивы, жестоки, алчны, неумолимы. Помысли о злобе их и воздай правосудие беззащитному и попираемому.

Целую ночь молился Василий. Когда князь проснулся и вышел из шатра, как раз к этому моменту паракимонен приурочил подношение новых даров. Он разложил блистающее оружие в таком порядке, что сразу глаз охватил их исключительные качества.

Святослав вышел из палатки, бодрый, в расстегнутой сорочке на груди. Блики от оружия ударили ему в глаза. Он остановился в изумлении и увидел оторопевших послов, по своему обычаю распростершихся перед ним. Разумеется, он не мог разглядеть их лиц, он увидел только вздрагивающие спины, прикрытые драгоценными одеждами. Бросился к оружию, обнажил меч, попробовал его лезвие, помахал им в воздухе и мгновенно разрубил тушу мяса пополам с одного взмаха. Он поцеловал этот меч, радостно, как ребенок, потом стал примеривать щит и латы. Паракимонен следил за каждым его движением. Он поднял голову и сказал:

– Василевс прислал тебе, князь, эти подарки, рассчитывая укрепить дружбу, а не разжигать войну, бессмысленную и кровопролитную.

Святослав насторожился.

– Уж не просит ли царь мира? – спросил Святослав. – Приличествует ли столь прославленному полководцу просить мира у презираемых вами варваров?

– Царь велел передать, что нет никаких причин оставаться с великим завоевателем, князем Руси, в ссоре. Что было бы полезнее для обеих держав крепить прочный мир, о котором ясно сказано и в наших прошлых договорах с твоим отцом, и в устном разговоре с твоею мудрой матерью Ольгой, принявшей дух новой веры в Царьграде. Русские всегда были самыми желанными гостями в нашей столице, и нет надобности убеждаться нам в том, чья сила возьмет верх, потому что в силе твоей убедился весь мир, и пришло время, князь, изумить мир твоим безграничным великодушием и мудростью. Продолжение войны повело бы к разрушению величайшей и чудесной столицы, к смятению в европейских городах, к мятежам, к бессмысленному пролитию крови. Тогда как мир принес бы тебе все те плоды победы, которых ты добивался. Царь смиренно просит мира и не ограничивает тебя, князь, никакими условиями. Будь милостив и великодушен.

Паракимонен подал знак послам, и они отдалились. Святослав пригласил Василия в шатер, убранный восточными коврами.

Расчетливое и коварное унижение греков льстило простодушному и доверчивому Святославу. Он готов был слушать этого вельможу без конца и проникся к нему симпатией. Он даже стал задумываться над смыслом его доводов и находил в них резон. В самом деле: завоеванные пространства земель, ставшими русскими, нуждаются в порядке. Дымятся развалины усадеб, городов и сел, пепелища лежат на торговых путях; беглое население, встревоженное войнами, прячется в лесах, в пещерах, в оврагах. А тут еще предстоят новые бои и великие жертвы… Царь, может быть, и не зря просит мира, побуждаемый к тому добротой души и состраданием к людям. А первый советник царя обещает все, что князю будет угодно, лишь бы столица не подвергалась напастям… Чувство великодушия побороло все в душе Святослава, и он сказал:

– Негоже и не в наших нравах рубить просящего милости…

Паракимонен убедился, что ход его удался. Он продолжал стоять на коленях и старался изображать фигуру как можно более смиренную, униженную, попранную, несчастную.

– Царь не простил бы мне так откровенно унижаться и признаваться в его тайных мыслях, – продолжал паракимонен смиренным тоном. – Унижение имеет предел даже у верноподданных. Но ведь я знаю, и потому предельно искренен, что истинное благородство витязей, к каковым я имею честь тебя, великий князь, относить, не даст воспользоваться унижением противника в дурных целях. Я знаю, что князь любит прямоту и презирает лукавство дипломатов, поэтому не опасаюсь разгласить и домашние заботы нашего василевса, толкающие его просить твоего, князь, великодушия. Царь накануне свадьбы с царевной Феодорой. Страстная любовь побуждает его ускорить бракосочетание. Война отвлекает от этих милых и мирных занятий. Я уверен, что князь поймет человеческие слабости, от которых, увы, не избавлены даже земные владыки.

Святослав рассмеялся весело и сказал: