Князь Святослав

– Владыка, – ответил самый смелый из военачальников, стуча зубами и пробуя утешить василевса. – Тавроскифы никогда живьем не сдаются в плен, это у них обычай. Но, вонзая в чрево мечи, сами себя убивают. Они сие делают по причине мнения своего, что сдавшиеся в плен и по смерти своей будут в аду служить своим покровителям. Посему, страшась сего рабства, они сами себя закалывают.

– Почему же вы не делаете то же самое? – вскричал василевс.

Военачальники склонили головы. Наступило тягостное молчание. Цимисхий взял себя в руки и с напряженным спокойствием спросил:

– Кто-то мне доносил сегодня, что один из моих храбрых воинов поскакал прямо на князя Святослава, поразил его в самую ключицу и поверг на землю?

– Это был Анемос.

– Ну и что же? Князь убит?

– Нет. Анемос не мог его умертвить. Князь поднялся и начал сражаться еще с большим рвением.

– И это кто-нибудь видел? Позвать сюда Анемоса!

– Его нельзя позвать, владыка. Его конь частыми ударами вражеских копий опрокинут был на землю. Тогда, окруженный фалангами варваров и отчаянно защищаясь, несравненный Анемос наконец изъязвленным упал бездыханно. Так принял смерть сей доблестный муж, превосходивший всех воинскими подвигами.

Цимисхий сорвался:

– Попробуй вот тут проверить что-нибудь.

Он горько усмехнулся:

– Пораженный в ключицу князь стал сражаться с большей силой. А наш Анемос, превосходя всех мощью и храбростью, упал бездыханным. Или это действительно чудо, или обыкновенные бабьи сказки. Идите вон! Я сам знаю, что делать.

Военачальники понуро один за другим вышли. А Иоанн Цимисхий вызвал одного из самых опытных и надежных лазутчиков, Хрисанфа, и долго с ним совещался. Лазутчик этот, которому Цимисхий многим был обязан, ушел только под утро. Он видел князя, знал лично Калокира, служил в молодости под его началом в Херсонесе, был сам из херсонесских ромеев, говорил на многих языках, и ему были поручаемы только самые ответственные миссии, причем от самого василевса. С твердыми наставлениями на этот раз Цимисхий послал его к Калокиру. Может быть, Калокир прельстится высшим титулом и огромным количеством номисм.

Это был шаг отчаяния. Но что делать?

Взгляд василевса упал на занавес, прикрывающий вход на другую половину шатра. Занавес уже давно был отодвинут, и на Цимисхия пристально смотрели два черных глаза. Он вздрогнул, метнулся к занавеске. Она раздвинулась обнаженными руками, и он увидел свою возлюбленную Фатьму, сарацинку, недавно привезенную ему из Малой Азии, захваченную в гареме знатного сарацина. Это была девушка, только что достигшая четырнадцатилетнего возраста. Сарацин сам заплатил за нее огромный выкуп, водворил ее в гарем, перед тем как потерять все свое состояние и самому умереть в темном подземелье на гнилой соломе. Иоанн Цимисхий был исключительным знатоком и ценителем женской красоты, и ему в подарок Варда Склир привез целый гарем мусульманок. Василевс выбрал из них одну, эту Фатьму, и взял с собой в поход. Он развлекался с нею в пути, но когда приступил к осаде города, о ней забыл. И вот сейчас он с недоумением смотрел на нее, не понимая, зачем и так поздно она сама явилась, не будучи позванной.

Ей было тягостно, скучно проводить время одной, бездельные дни томили ее, длинные ночи, изнеживающая постель, обильная пища распаляли тело. И притом же ей жаль было царя, она хотела отвлечь его от тяжелых мыслей. Поэтому на его серьезный и недоумевающий взгляд она ответила нежной и трогательной улыбкой. Ее блестящие уголья-глаза еще больше расширились, зубы обнажились, белые как жемчуг. Она стояла перед ним, закутанная в длинную шелковую тогу, только лицо, да ослепительно белые руки были наружи. Да длинные густые волосы цвета вороного крыла, убранные бриллиантами, сверкавшими, как звезды, были рассыпаны по спине.

– Мой драгоценный, – произнесла она тихо, и сбросила с себя ткань, волнами легшую у ног, и протянула к нему руки.

Но василевс не шевельнулся. Он равнодушно рассматривал это самое красивое тело, какое ему приходилось встречать в жизни, холодно оценил ее расцветшие и редкостной слаженности формы. Ни ослепительной белизны нежная кожа, ни шея, имеющая вид округлой колонны, ни грудь идеального вида, ни эти полураскрытые оранжевые губы, которые он знал и не раз страстно целовал в дороге, – ничто его не трогало теперь. Он вдруг вспомнил, что из-за дорожных ласк, которые она ему долго и исступленно дарила, он забыл сделать два важных распоряжения. И хотя они, конечно, никакого значения для исхода войны не имели, если бы и были выполнены, однако он посчитал это непростительной глупостью. Лицо его приняло суровое выражение. Она опустила руки и села подле его ног, склонив голову вниз и повернув к василевсу обольстительную линию уже тронутых зрелостью бедер.

– Боже мой, как все это суетно, глупо и смешно, – сказал он, вспомнив продолжительные и экзальтированные ласки этой юной красавицы, тогда как надо было обдумывать ход сражения со Святославом. – До тебя ли! – произнес он и отодвинулся от нее.