Князь Святослав

– Русские князья непривычны к такому раболепию, как принято в Царьграде. Прямота твоя мне по душе, друг, а проницательность и преданность и того более. Не скрою: пора, ох пора, русским утвердиться в этих благодатных местах ближе к морю, которое избороздили вдоль и поперек наши предки и которое не зря называется Русским… Нашим гостям далековато ездить для торговли, а Царьград – наш второй дом… Выход к морю, а через него во все чужеземные страны, нам необходим как воздух. Романия должна быть под защитою русского меча, потомки добром вспомянут нас за это. И твое искреннее решение служить отныне Руси я считаю единственно разумным… Ромейская корона ждет тебя!

Калокир просиял и опять выпил.

– Теперь говори о деле, да поточнее… – сказал Святослав. – Что нового в столице?

– Царь беснуется с перепугу. Он расставил машины для метания камней и стрел на стенах Царьграда. А через Босфор велел протянуть железную цепь, которую с одной стороны прикрепили к башне, а с другой – утвердили на стенах крепости противоположной стороны. Боится, старик…

– Это мне известно, – ответил Святослав. – Ты ведь не один для меня там соглядатайствуешь… Что с царем?

– Царь похудел от забот и теперь сам обучает каждодневно пехоту, вооружает армию и снаряжает конных латников. Он – большой мастер в этом деле, даже написал сочинение о стратегии войны и заставил всех военачальников выучить его наизусть… И все это приготовление держится в секрете, но не для меня…

Святослав улыбнулся:

– Да, теперь он уже не присылает мне подарки. А ведь при моем появлении на Дунае он тотчас же прислал мне дары в надежде на то, что я поднесу ему на блюдце Болгарию. К сожалению, я не могу быть столь щедрым… Тем более сейчас, когда и у нас в тылу неспокойно…

– Да, князь… Боярство зашевелилось. Царь Петр хворает, но есть причина думать, что это напускное. Я слежу за Великой Преславой. Около Петра вьются недовольные тобою, князь. Нам надо держать ухо востро… Теперь у многих болгарских бояр с Никифором вместо войны – дружба… Друг мой, василевс Никифор будет играть на религиозном единении обоих народов: ромейского и болгарского…

– Опять эта игра в единоверие, – недовольным тоном произнес Святослав. – Как тут не вспомнить матушку, которая часто говорила мне: вера одна, и душа одна, и народ, как цепями, друг с дружкой связан. Женщина, а раскусила.

– Умнее не скажешь, – заметил Калокир, – наши цари потому за веру и цепятся… Крепче людей держать в повиновении верой.

– Мы не противники христианства и не фанатики своей веры, – сказал Святослав. – Моя мать крещена в Царьграде, часть моей дружины – христиане. Это не мешает нам быть русскими. Вообще, христиан мы не обижаем, и болгары тут на нас жаловаться не могут. Расчет царя не оправдается… Держи, патрикий, ухо востро.

– За василевсом и его двором я неустанно слежу, князь, и у меня там есть люди. Соглядатай наш только что оттуда. С василевсом и вельможами беседы вел. Он может, если угодно, обо всем сам доложить.

– Зови.

Вскоре пришел монашек в потертом стихаре – в одежонке вроде кафтана с широкими рукавами. Он почтительно и смиренно отвесил поклон и робко стал у двери.

– Превосходный соглядатай. Ну просто клад. Он еще у моего родителя был на службе…

Святослав оглядел его с ног до головы и покачал головой: так неказист показался ему этот разведчик.

– Подойди поближе. Как тебя зовут?

Тот шагнул робко, шмыгнул носом, скорчил умильную рожу и стал чесаться.

– Как зовут, говорю, – строже произнес Святослав. – Какой-то он у тебя чудной, – сказал Святослав Калокиру. – Такого не только к царям, а и в харчевню не пустят…

Калокир засмеялся.

– Фалалеем его зовут…

Монашек смирно заметил:

– Фалалей я для ромейского царя, а для русского князя я – Дудица.

– Грек?

– Не угадал.

– Болгарин?

– Опять не угадал.

– Кто же ты, шут гороховый?

– Эх ты, да я – русский.

– Плутуешь. Отколя?

– Из Нова Града… С Волхова.

– Ишь ты, куда тебя занесло. И какими судьбами?

– Судьба у холопа известная: гни спину на боярина, да не пищи. Матушку променял боярин на собаку, а меня сдал на выучку шорнику. Приучили делать обувь, шапки, ремни, сбрую, седла, колчаны, рукавицы, плети. Был и кожемякой – кожу руками обминал. Тяжело было, подумал, подумал и убежал в скоморохи…

Фалалей стащил парик, выпрямился и преобразился на глазах у князя. Лицо его приняло насмешливое выражение, речь стала бойкой, чеканной, с новгородским твердым северным акцентом… Он подпрыгнул, перевернулся на месте колесом и как ни в чем не бывало продолжал: