Князь Святослав

– Научился я у них всевозможным фокусам, плясам на все манеры, петь, играть на гуслях, на бубнах, на свирели, на дудках… Дали прозвище Дудица… В одном месте поймали, вернули к боярину, к которому мне не хотелось возвращаться, страсть. Боярин добрый был, велел только отодрать батогами и зачислил меня по скоморошьей части. Жил в усадьбах, забавлял господ, избаловался. Один раз я стибрил бобра из силков, принадлежащих тиуну. Тиун меня привязал к саням, били врастяжку до полусмерти. Я выжил и тут же убежал в Киев. В Киеве опять скоморошничал у знатных бояр. Они меня укрывали, но тиун разыскал и повез к прежнему боярину на расправу. Дорогой я, будь не плох, прикокошил тиуна и перебрался в Херсонес, куда бегут многие холопы из Руси. Патрикию все рассказал, и он отправил меня в Царьград своим дозорным. Там я служил мимом в цирке и потешал царей. Но мой прежний патрикий умер, я стал холопом Калокира, и он сказал, что ему выгоднее, да и мне, чтобы я разыгрывал юродивого на градских стогнах. Дело привычное, я прославился как юродивый и святой… На зиму патрикий устроил меня в глухую обитель, и я там жил на положении святого. В обители я провел три года, упражняясь в юродстве. Патрикий говорит, что у меня талант комедианта. Я и сам поверил, когда пробрался ко двору, потому что не многих приглашали ко двору. А я до Никифора добрался…

Святослав хохотал искренне, до колик.

– Но ведь это и опасно и тяжело? – спросил он.

– Искус зато превелик. Надо валяться в канавах, жрать дерьмо на виду у скорбных баб, драть тело, носить вериги, ходить босым по снегу, но ведь на то и искус, чтобы прослыть юродивым… Многих я за это время провидел, мало кто выдерживал и снова начинали заниматься честным трудом…

– Да, в святые нелегко выйти, – сказал князь. – Значит, ты скоморох матерый. А ну-ко что-нибудь покажи такое…

Фалалей-Дудица взял из узелка отрепье и мгновенно преобразился в юродивого. Он задергался на месте, глаза заслезились и запылали, лицо приобрело безумный вид. Он закричал дико, пророчествуя:

– Ужасайся! Грядет жених по полунощи! Явятся чудеса, польется горящая смола с неба! Невероятные землетрясения и громы! Страшный суд покарает нечестивых! Падет, падет Вавилон, яко великая блудница!

– Даже жутко, – заметил Святослав. – Много я видел скоморохов в Киеве, а такого фигуранта встречаю первый раз… На каком же языке ты изъяснялся, Дудица, во дворце?

– Он у меня незаменим, князь, – сказал Калокир. – Его хоть куда. Ведь он говорит по-ромейски как по-русски, при случае объяснится по-латыни, знает арабский, хазарский и прилично понимает печенегов.

– Похвально и подходяще нам.

Святослав налил ему турий рог вина.

– За твое здоровье, Фалалей-Дудица, и за услуги, оказываемые нам. Молодец.

– Благодарствую, князь.

Фалалей-Дудица выпил одним духом, крякнул, как это делают заправские бражники, и молча протянул к князю обе горсти. Святослав, смеясь, наполнил обе горсти золотыми номисмами.

– Теперь расскажешь нам про Никифора. Думаю, в чем-нибудь да проговорился…

– Ох, князь, важная весть… Василевс отправил послов к печенегу Куре…

– К Куре? – спросил ошеломленный князь. – Как ты узнал?

– Я всегда во время юродства произношу слова Священного Писания, которые заучил в монастыре. Они невнятны, но на суеверных людей производят страшное впечатление. Ты, князь, и то перепугался. Я кричу (Дудица принял экстатический вид.): «Конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть!» Люди трясутся от страха, и каждый толкует эти слова по-своему. Или особенно поражает, когда я закатываю глаза, и дрыгаю ногами, и ору: «Пал, пал Вавилон, яко великая блудница…» И когда меня что-нибудь спрашивают и мне надо напророчить, я всегда кричу что в голову придет. Любую чепуху. Найдут мудрой и осмысленной. Когда царь спросил, как ему поступить, чтобы найти выход из теперешнего тяжелого положения, я выкрикнул: «Клин клином вышибают!» Ах, воскликнул царь, значит, ты угадал и эту мою мысль и нашел ее умной, что надо обратиться к печенегам…

Князь был потрясен.

– Что известно еще об этом?

Ответил Калокир:

– Узнав о таком замысле василевса, я постарался к свите ромеев, отправляемой к Куре, присоединить моего соглядатая.

Он хлопнул в ладоши, и вошел парень в печенежском наряде. Он молча поклонился князю.

– Вот этот человек. Он только что прибыл из стана Кури. Он отвозил Куре подарки. Ему вырезан язык.

Парень открыл рот и показал обрубок языка.

– Таков обычай ромейских василевсов, чтобы простолюдин не выдал того кому-нибудь, что он видел и что есть тайна. Парень этот из Херсонеса, он знает печенежский язык, их обычаи, и я его в свое время устроил в охрану василевса. Он нам будет верен всегда. Он грамотен и написал мне все, что надо. Князь Куря двинулся в поход на Киев.

Святослав склонил голову.

– Царь умнее, чем я думал, – сказал Святослав.

– У царя уйма советников. И многих стоит евнух Василий. Да и сам василевс умеет натравливать один народ на другой. И все-таки, князь, мы замыслы печенегов предвосхитили.

– Не забуду вас, друзья мои. Ловкие вы помощники и преданные.