Князь Святослав

Он вынес мешочек с золотом и одарил парня, который тут же удалился. Потом князь обнял Калокира и сказал:

– Ты будешь не хуже прочих царей, когда мы отвоюем тебе корону.

– Не хуже других? Что ты говоришь, князь. Ты не знаешь нашей истории. «Другие!» Кого только не бывало на ромейском престоле! Были неграмотные солдаты, как Юстин. Были такие, что ничем не занимались, кроме еды и пьянства. Были цари-полководцы, любители триумфов и славы. Были цари-ученые, маравшие царственные пальцы в пыли древних книг. А управляли временщики, невежды и нахалы. Но царь – ревнитель справедливости и преданный только благу подданных – этот царь только готовится для престола Романии. Этот царь – я.

Глава 16

Осада

Ольга горячо молилась перед образом Пречистой, привезенном ею давно из Византии. Княгиня была тяжко больна. Иногда схватывало грудь, и ей казалось, что вот-вот испустит дух, так и не повидав сына. Сегодня она еще поднялась с постели и теперь вот не могла простоять даже на коленях. Из покоев была удалена вся прислуга, потому что любила княгиня молиться одна, занавесив узорные окна, засветивши лампаду. В покоях было душно и полутемно. Ольга молилась истово, со слезами, как научил ее духовник грек Григорий, которого дал патриарх Ольге при крещении и который попал в Киев еще молодым и здесь состарился. Теперь он был там же, на Дунае, толмачом при молодом князе. При этом воспоминании все залежи горечи поднялись со дна ее души. Князь далеко, за морем, княжата еще мальчики, земля обширна, дел много, а она стара. Она давала волю слезам только перед Богоматерью, никогда и никто не видел ее плачущей на людях. Она молила Пречистую прежде всего о даровании киевлянам мужества и терпения.

Печенеги вдруг появились под стенами Киева, обложив его со всех сторон. И не выйти и не войти из города. Особенно не хватало воды. Колодцев было мало, их сразу вычерпали, с большим риском выходили киевляне ночью на Днепр по воду и чаще всего попадали в аркан печенегу. Каждый день приносил новости: пропал тот, пропал этот.

Воевода Претич со своей дружиной находился в древлянских лесах, собирал дань и торговал. Только и слышно было, как киевляне говорили друг другу:

– Нет Претича, беда!

– Неужто не вернется? Тогда мы погибли.

Всего обиднее было ей оттого, что грозный для чужеземцев сын оставил на произвол судьбы родную землю, и детей, и старуху мать.

Чтобы создать мнение у врага, что Киев защищен, Ольга приказала боярам выслать домашнюю челядь на стены укреплений и денно и нощно шуметь и суетиться там, да держаться храбрее. Но ведь враг тоже не дурак.

Ольга думала молитвой умиротворить душу, но досада и гнев еще сильнее разгорались в ней.

«Чужую землю блюдет и устраивает, а своя как раз сгинет от лютых степняков», – так думала она и не находила выхода.

Печенеги, обложившие город, не нуждались ни в пище, ни в воде. А киевляне были взаперти. Случись беда над столицей – неминучи разрушение и полон, начнутся опустошение областей, увод населения в невольничество, домогательства худородных князьков, рознь, смуты, козни, которые смолкли при Святославе. Опять рассыплется Русь на враждебные куски, а может быть, и вовсе сгинет.

Ольга вздрогнула.

В щелочку двери все время следил за ней Добрыня. Улучив момент, когда она кончила молиться и в изнеможении села на скамейку, он вошел в покои и сказал:

– Княгинюшка, старцы градские вече собирают, знатные купцы, люди валом валят на площадь. Голод и безводье точат и точат народ, нет сил терпеть. На улицах едва успевают сжигать тела покойников. Дети плачут, матери пребывают в муках. Дерут на себе волосы на Подоле, перед Перуном.

– Дань глупой старине, – заметила Ольга строго. – Вот дуры.

– Да ведь и мы – христиане – не угашаем лампад перед Спасителем… Но тоже не видим радости.

– Богохульство это, Добрыня, на Христа роптать. Пути Его неисповедимы. Он терпел и нам велел. Что там, на площади?

– Ремесленники и смерды ропщут на тебя зело, на князя, на бояр. Как с цепи сорвались. Узнает Святослав эту самовольщину, гневаться будет. Иди утихомирь людей, ждут. Давеча меня псом на улице назвали. Вы, говорит, в палатах вино лакаете, а у нас воды и той нету.

Лицо Ольги стало жестким. Упрямые складки обозначились над переносицей.

– Позови молодых князей, я с ними пойду на вече. Да пусть рабыни подороднее поведут меня под руки, самой – мочи нету. А старцы градские пужливы очень, сразу запищали. Ох разъелись, забыли воинские порядки. Я вот их…

Вбежали двое молодых князей. Черноволосенький Ярополк, старший из них, а было ему тринадцать лет, и румяный, пухленький Олег. Ольга поставила их перед собой. Две дородные холопки вывели княгиню на кленовое крыльцо. С неприязнью Ольга глянула в сторону Перуна, огромного, возвышающегося на холме деревянного истукана с серебряной башкой и золотыми усищами.

– Тьфу, окаянная сила, – она плюнула в ту сторону.

Повернулась к Подолу. Там стояло такое же изваяние – Стрибог. Ольга отвела глаза. Поверх городской стены увидала сплошную пелену дыма от костров, зажженных печенегами в непроходимых лесах киевских.

Поворчала: