Князь Святослав

Девятьсот шестьдесят восьмой год оказался для Никифора наиболее тяжелым. Воевода Волк все еще сидел в Великой Преславе, значит, Святослав не отказался от претензий на Балканы. Мысль о тайных замыслах киевского князя не давала василевсу покоя. Кроме того, арабы отвоевывали одну за другой византийские провинции в Сирии. А тут еще неожиданные неприятности в Италии. Восстановив Священную Римскую империю, Оттон взял в ленную зависимость некоторых князьков южного полуострова, хотя они были вассалами Никифора. Узнав об этом, василевс собрался воевать. Но Оттон вознамерился взять его хитростью. Он послал к Никифору опытное посольство во главе с ученым, умным и плутоватым Лиутпрандом, чтобы оно просило руки царевны Анны для сына Оттона. Оттон надеялся, что Никифор отдаст ему южные владения Италии в качестве приданого за Анной. Но таким домогательством германский император вызвал в Никифоре одно только озлобление.

Лиутпранд приехал в Константинополь в июне 968 года. Его встретили крайне неприязненно. С ним обращались не как с послом Священной Римской империи, а как со шпионом. Унижали при каждом удобном случае, всячески оскорбляли и третировали, держали на полуголодном положении. Послов Оттона даже никто не встретил при въезде в столицу. Наоборот, их умышленно задержали, заставили долго ждать под проливным дождем у Золотых ворот. Потом им велели сойти с лошадей и пешком прошагать узкими улицами по колено в грязи, вплоть до Мраморного дворца, предназначенного им для жилья. Это было мрачное каменное ободранное снаружи здание, по которому гулял ветер, а прогнившая крыша протекала. От холода у послов не попадал зуб на зуб. Даже воды им туда не доставляли, и послы вынуждены были сами выходить на улицу и покупать у уличных водоносов пресную воду для питья и бытовых надобностей. Стража никуда их без особого на то разрешения не выпускала, и для каждого случая следовало испрашивать особую унизительную просьбу.

Епископ Лиутпранд, разъевший дома брюхо на сладостях и изысканных кушаньях, в своих записках, в которых он злобно осмеивал ромеев, горько жаловался даже на то, что вино и то отвратительно пахло смолой.

Принял Лиутпранда не сам василевс, а пьяный куропалат Лев Фока, который даже не взял из рук Лиутпранда письмо от Оттона, а вместо себя велел это сделать переводчику. В придачу к этому куропалат нарочно называл Оттона не императором (дескать, это титул во всем мире одного только ромейского самодержца), а простым королем, что для послов, привыкших чтить своего Оттона первой фигурой среди «великих» правителей мира, было крайне оскорбительным. Только после тяжелых душевных передряг Никифор принял Лиутпранда в знаменитом зале – Триклинии.

Василевс держался с послами крайне надменно, сидя на золотом троне, который стоял на помосте и к нему вели несколько ступенек, покрытых порфиром.

Как только ввели послов, василевс порывисто поднялся и принялся топать ногами и кричать на них, упрекая Оттона в вероломстве, в том, что он гнусно нарушил права ромейской державы, напавши на итальянские города, принадлежащие Византии.

– Так как твоему господину, – орал изо всех сил Никифор, – не удались предприятия против моих законных провинций, то теперь он – ехидный и коварный плут – послал к нам тебя, тоже продувную бестию, под ложным предлогом дружбы, а на самом деле с той единственной целью, чтобы шпионить за нами, а потом нагадить нам, как последний проходимец.

Лиутпранд принялся рьяно оправдываться, заверять Никифора в благородных своего императора намерениях и чувствах и в искренних и горячих его желаниях породниться с дражайшим владыкой василевсом ромейским.

И тут, никем не сдерживаемый, он вступил на стезю привычной риторики и начал прославлять Никифора:

– О, ты единственный, соединяешь несоединимое: сообразительность и кротость, ни с чем не сравнимый разум и не имеющее себе равного доброе расположение…

Но Никифор грубо оборвал его:

– Оставь, епископ, красивое говорение и гнусную лесть для лупанарных баб. Я знаю подобных тебе мастеров, умеющих ловко представить малое великим, великое малым, выдать старое за новое, а новое признать старым, а низости придать видимость благородства. Выслушивать мне эти жалкие речи недосуг. Должен идти на молитву в собор Святой Софии. Иди и ты, коли не богохульник.

Лиутпранду пришлось принять и эту горькую пилюлю.

– Почту за великое счастье, – лепетал он. – Клянусь душами блаженных самодержцев… Свидетель Бог и Его Всевышняя Мать… Такое, вашего величества, апостольское благодеяние…

Но епископа никто не слушал и бесцеремонно посадили его рядом с певчими, и с певчими он ехал в церковь, что было крайнею степенью непочтительности, даже насмешкой. И он вынужден был всю дорогу выслушивать славословие в честь Никифора, который очень медленно продвигался по улице.