Княжна Тата

— Пойдемте однако, молвила княжна вставая, — maman, я думаю, ждетъ не дождется почты… ОбъАнатол ничего нтъ сегодня?…

Скавронцевъ на другой же день отправился по желзной дорог въ одинъ изъ большихъ городовъ южной Россіи и вернулся оттуда черезъ двое сутокъ съ огромнымъ чемоданомъ, набитымъ съ верху до низу всякимъ зимнимъ и лтнимъ платьемъ, бльемъ самыхъ модныхъ фасоновъ и обувью всякаго вида. Очень ужь чувствителенъ былъ для него упрекъ княжны въ томъ, что онъ "опускается". "Тамъ, въ полку, никто ршительно лучше меня не одвался", говорилъ онъ себ, морщась при этой мысли во все продолженіе своей поздки, — "а тутъ дйствительно сапожникъ, сапожникомъ сталъ, чортъ меня дери!…" И вмст съ тмъ слова двушки, что онъ "напрасно старится", что еслибъ она еще думала выйти замужъ ("да еще какъ думаетъ", прибавлялъ мысленно Александръ Андреевичъ), то не иначе какъ за "человка его лтъ", — не выходило у него изъ головы. "И что я за старикъ и въ самомъ дл", разсуждалъ онъ, "любаго жеребца степнаго подъ собой укрощу, здоровъ, и аппетитъ, и все; тамъ

("тамъ" у него неизмнно означало Петербургъ,) показали бы мы еще себя, потому вся жизнь кругомъ бодритъ тебя, толкаетъ… а тутъ, конечно, поневол раскиснешь, опустишься… Этотъ, какъ бишь его, посланникъ нашъ", вспоминалъ онъ случай, разсказанный ему тою же Татой нсколько лтъ предъ этимъ, — "вдь тотъ, напримръ, на седьмомъ ужь десятк взялъ да и отбилъ жену-красавицу у молоденькаго секретаря; такъ что тутъ считать года!… А удивительная эта Тата, удивительная, и гд у нихъ глаза, у всхъ этихъ дураковъ теперешнихъ!" являлось неизбжнымъ внцомъ всхъ его такихъ бесдъ съ самимъ собою.

Когда посл его возвращенія въ Большіе Дворы онъ встртился съ нашею княжной, она съ первой же минуты заключила о вліяніи своемъ на него и по метаморфоз въ его наружности, и по чему-то странному, непривычному, оказавшемуся вдругъ въ его отношеніяхъ къ ней. Вмст съ замной его покойнаго пальто-мшка моднымъ пиджакомъ съ таліей, его безцеремонная интимность съ нею перешла какъ-то внезапно въ тотъ дружескій, но нсколько холодный тонъ, съ какимъ благовоспитанный свтскій человкъ обращается съ двушкой близко ему знакомою, но на которой онъ не намренъ или не можетъ жениться. Тонъ этотъ какъ-то безсознательно принятъ былъ Скавронцевымъ подъ впечатлніемъ воспоминанія о страстномъ его отвт на вопросъ Тата, "можно-ли еще любить ее", въ чемъ онъ очень каялся предъ самимъ собой. "И глупо, и не годится", говорилъ онъ себ; онъ такъ долго почиталъ себя относительно ея чмъ-то въ род роднаго дяди, чуть не отца, и вдругъ "ферлакуромъ" себя поставить, "Сердечкинымъ", добавлялъ онъ, преувеличивая съ какимъ-то тайнымъ удовольствіемъ значеніе вырвавшагося у него въ ту пору восклицанія и степень проистекавшей оттого въ его глазахъ вины предъ нею… Все это само собою тотчасъ же угадано было Тата — и показалось ей очень забавнымъ. Она сама вызвала его тогда на тотъ отвтъ и очень была рада ему, какъ искреннему образчику впечатлнія, какое она "вообще" способна еще внушать мужчинамъ даже такихъ лтъ какъ Скавронцевъ, — вызвала потому, что думала тогда о Бахтеяров, думала съ мучительною тоской обо всей этой ея невозвратной "исторіи" съ нимъ… А онъ, этотъ строгій ворчунъ ея юныхъ лтъ, этотъ авторитетъ всей ея семьи, онъ принялъ это по собственному адресу, увлекся, здилъ нарочно "se rendre beau pour elle", и вмст съ тмъ боится себя выдать и вздумалъ играть въ сдержанность и холодность… Погоди же, я тобой займусь!" ршила Тата, общая себ отъ этого нкоторое веселое развлеченіе въ однообразіи успвшихъ уже порядочно опостылть ей филантропическихъ своихъ заботъ.