Княжна Тата

— Потому что, кром несчастія, отъ нихъ нечего другаго ждать.

— Въ самомъ дл? спросила она загадочнымъ тономъ.

— А вы полагаете нтъ? сказалъ онъ, силясь принять шуточный тонъ, между тмъ какъ сердце такъ и колотилось въ его груди.

— Я полагаю, что чувство живетъ само по себ и для себя, отвчала она, — что оно въ самомъ себ находитъ и цль, и удовлетвореніе, и муку, и счастіе, не спрашивая и не заботясь, почему это и какъ, и что изъ этого можетъ выйти… Вдь это азбука, милый Александръ Андреевичъ, или вы ее успли забыть?

Она повела на него ласково-упрекающимъ взглядомъ и тутъ же громко засмялась:

— И вы серьезно того мннія, что любить кого-нибудь безъ памяти, подчеркнула она, — большое несчастіе?

— Вы меня и въ самомъ дл съ ума сведете подъ старость лтъ! вскликнулъ онъ, весь загораясь.

— Этого отъ васъ вовсе не требуется, — и она холодно покачала своею красивою головой;- а поглядите вонъ на эту большую липу: съ нея не мало опало уже, листьевъ, а она все также всмъ тмъ, что у нея осталось зеленаго, живаго, трепещетъ и нжится спокойно и радостно подъ солнцемъ… Совтую вамъ взять съ нея примръ въ точности.

— Изнывать подъ этимъ солнцемъ, пока и весь облетишь, молвилъ онъ съ комически-горькимъ оттнкомъ въ выраженіи, — да и то, прибавилъ онъ, — если ему не вздумается въ тучу спрятаться.

Тата капризнымъ движеніемъ пожала плечами:

— За погоду никогда отвчать нельзя, mais cela ne change rien `a l'ordre du jour…

Она кивнула ему весело улыбаясь и ушла въ свои комнаты.

* * *

Разговоръ этотъ, казалось бы, не могъ оставить въ немъ на малйшей иллюзіи. Она "тшилась" и только…

Но онъ былъ уже охваченъ, и трезвое сознаніе того, чмъ служилъ онъ ей теперь, не было уже въ состояніи удержать его на безумномъ теченіи, которое уносило его невдомо куда.

Авторитетное его значеніе въ дом, сознаніе своего достоинства, уваженіе къ себ, все это какъ-то разомъ рухнуло для него; изъ ментора онъ превратился въ раба и послушника безъ воли, безъ силы противодйствія. Старческая страсть прививаетъ что-то женственное самымъ сильнымъ мужскимъ натурамъ; къ ея незаконному пламени примшивается всегда какая-то робость, что-то похожее на сознаніе преступности… Скавронцевъ испытывалъ это: онъ каялся въ своей "блажи", роблъ предъ Тата, пытался "порвать", уйти изъ-подъ ея власти… и не могъ, и чувствовалъ, какъ каждый день все глубже уходитъ въ "этотъ омутъ". Онъ ей принадлежалъ уже весь; вн ея не оставалось ни единаго помысла, ни единаго соображенія въ его мозгу. Онъ вставалъ и ложился съ мыслію о ней; въ голов его неотступно стояло послднее сказанное ею слово, улыбка, движеніе, поворотъ шеи ея въ данную минуту, съ цлымъ роемъ впечатлній, вынесенныхъ имъ изо всего этого… Тонкій запахъ духовъ, вявшій отъ нея, отъ ея блья, приводилъ его въ какое-то экстатическое состояніе. Онъ мальчишествовалъ, кралъ ея старыя перчатки и укладывался на нихъ головою, — засыпая, цловалъ ладонь свою, о которую опирала она предъ тмъ свою ножку, чтобы ссть на лошадь, — прогуливался ночью по цлымъ часамъ подъ ея окнами… Въ т рдкія минуты, когда онъ приходилъ въ себя его проникалъ какой-то суеврный ужасъ. "Я ее запоемъ пью, япротивъ этого никакого снадобья, никакого заговора нтъ!" говорилъ онъ себ съ отчаяніемъ…

Тата съ своей стороны очень была довольна своею побдой. Бдный Скавронцевъ былъ дйствительно для нея "картонною головой", на которой примряла она силу своихъ чаръ. "Блажь" его оказалась для нея лучшимъ реактивнымъ средствомъ противъ того близкаго въ отчаянію душевнаго состоянія, въ которое долго повержена была она неудачами своего прошлаго. Теперь надежды снова начинали свивать гнзда въ голов ея. "Не все же еще потеряно", основательно разсуждала она, "если можно довести зрлаго человка до такой степени влюбленности…" И она искренно благодарна была за это Скавронцеву и платила ему за его обожаніе всею тою высшею школой утонченнаго кокетства, дешевыя нжности и лукавые пріемы котораго имютъ по большей части на, мужчинъ обаяющую силу, далеко не всегда, увы! обладаемую истинною страстью. Она взглядывала на него, улыбалась, хмурилась, поводила головой, закусывала губы, перегиналась съ мста въ его сторону съ какимъ-нибудь вопросомъ — все это извстнымъ, разсчитаннымъ на неотразимое на него впечатлніе образомъ, и никогда, какъ говорятъ французы, не манкировала своего эффекта. Она его постоянно держала въ какой-то любовной проголоди, если можно такъ выразиться, между надеждой и страхомъ, между горячкой желанія и рыцарствомъ самоотверженія его иной разъ до полнйшаго отчаянія ею же самой придуманною и созданною ссорой, она неожиданно, оставшись съ нимъ вдвоемъ, подходила въ нему, сама прижимала въ его пересохшимъ отъ волненія губамъ свою блдную длинную руку и, тихо затмъ высвободивъ ее изъ-подъ его нескончаемыхъ поцлуевъ, уходила изъ комнаты, какъ бы для того, чтобы не отдаться самой волн неудержимаго увлеченія… За такія мгновенія Скавронцевъ готовъ былъ бы отдать сто жизней, еслибы были он въ его распоряженіи…

* * *