Книга двух путей

Уже не в первый раз меня ошибочно принимают за ангела смерти. Когда дело идет к концу, пациенты оказываются между жизнью и смертью. Некоторые видят свет. Некоторые видят умерших. Одна моя престарелая клиентка звала какого-то Герберта. Оказалось, это был ее школьный бойфренд, погибший во Вторую мировую войну. Студент колледжа с неоперабельной опухолью мозга видел сурового молчаливого мужчину в штанах на подтяжках и в грубых ботинках, который сидел на краю постели. «Его зовут Гармин, – сказал больной. – Говорит, что должен оберегать меня». Когда я рассказала об этом родителям парнишки, его отец, побледнев, сообщил, что так звали двоюродного дедушку, которого мальчик не знал и никогда не встречал, поскольку тот умер во время несчастного случая на фабрике еще в двадцатых годах прошлого века.

Лично я не знаю, почему люди перед смертью видят то или иное. Возможно, определенную роль играют дофамин или кислородное голодание. Возможно, это воздействие медикаментов. Возможно, клетки мозга выстреливают в последний раз или происходит короткое замыкание в синапсах. Либо это способ сказать, что вы не знаете, что вас ждет, но так или иначе все будет в порядке.

Я, естественно, не говорю Талии, что пришла за ней, но наклоняюсь совсем близко. Мое дыхание касается ее лица подобно благословению.

– Отдохни, – говорю я Талии. – Ты уже сделала все, что нужно.

Талия умирает, и это похоже на старую филаментную лампу, которая вспыхивает буквально на миг после того, как выключишь свет, а потом бледнеет и затухает. Вот Талия еще здесь – а вот ее уже нет. В мире остается пустое пространство размером с ее щуплое тело, но она ушла.

Кошка спрыгивает с кровати и крадучись выходит из комнаты.

Я не сразу сообщаю печальную новость медсестрам, а задерживаюсь у смертного одра. Беру Талию за руку и вглядываюсь в ее лицо. Когда вы смотрите на того, кто только что скончался, то не видите ни ужаса, ни боли, ни страха. Лишь спокойствие. И не потому, что мышцы расслабились и дыхание прервалось, а скорее потому, что на лице умершего написано глубокое удовлетворение. Жизненный путь завершен. И меня всегда бесконечно трогает данная мне привилегия присутствовать при этом моменте, быть хранителем истории человека, ушедшего в мир иной.

Я достаю телефон, открываю календарь и начинаю читать.

Маной Даяо, который девятнадцать лет ждал случая вытянуть счастливый лотерейный билет и переехать с женой из Филиппин в Соединенные Штаты. Через три месяца после этого события у Маноя диагностировали рак. Меня наняли, когда он уже практически ни на что не реагировал. Он не говорил по-английски, а я – по-филиппински, поэтому я поинтересовалась у жены Маноя, какая у него любимая песня. «New York, New York». Фрэнка Синатры. И когда я пропела первую строку – «Сообщайте об этом всем», – Маной внезапно открыл глаза и продолжил: «Я уезжаю сегодня». Что он и сделал три часа спустя.

Савьон Рорк, у которой было удивительное чувство цвета – совсем как идеальная подача в бейсболе; она могла запомнить любые оттенки, и все они совпадали с образцом.

Стэн Векслер, который сорок лет работал в «Вестерн Юнион» и которого правнук научил набирать сообщения. Стэн прислал мне закодированное сообщение: УИЖ, что означало «ухожу из жизни».

Эстер Экхарт, чей сын работал певцом на круизном судне, находившемся посреди Атлантики; она умерла под звуки песни, которую сын напевал ей по громкой связи.

Я напечатала еще одно имя.

Талия О’Тул, которая так и не узнала, что Мария из мюзикла «Звуки музыки» вышла замуж за капитана фон Траппа, что Гарольд Хилл из «Музыканта» оказался мошенником, а Элиза Дулиттл из «Моей прекрасной леди» не была благородного происхождения.

В один из дней я решаю до встречи с Вин сперва побеседовать с Феликсом. Я обратила внимание на резкое ухудшение состояния здоровья Вин, а значит, Феликс это тоже заметил. Вин больше спит, ест только раз в день, отказывается от макияжа.

– Как думаешь, сколько ей осталось? – интересуется Феликс.

– Феликс, если бы я это знала, то давно бы разбогатела.

Он улыбается и наливает мне кофе. Я практически стала членом семьи. У меня здесь своя кружка, и Феликс специально для меня покупает сухие сливки с ванилью. Я держу в кладовке пакет с зубной щеткой и спортивным костюмом на случай, если придется задержаться на ночь. Мне даже выделили постоянное место за обеденным столом.

Именно туда я сейчас и сажусь, прямо напротив Феликса.

– Как твои дела? – спрашиваю я.

Феликс делает глоток кофе и выразительно поднимает брови:

– Не понял?

– Ты хорошо спишь?

– Нет, – признается он. – При любом странном звуке, пусть даже это просто жучок бьется о стекло, я вскакиваю с кровати, чтобы проверить, что с ней все в порядке.