Книга двух путей

Интересно, что она имеет в виду. Быть может, она полагает, что он заслуживает новую супругу, поскольку она, Вин, его покидает. Или она считает, что, если бы из них двоих сейчас умирал Феликс, она наверняка не отказалась бы от идеи найти нового партнера.

– Я хочу, чтобы меня помнили, – заявляет Вин.

– Мы с Феликсом сегодня как раз об этом говорили. Не думаю, что у него с этим будут проблемы.

– Я имею в виду вовсе не Феликса.

– Ты поддерживаешь какой-нибудь благотворительный проект? – спрашиваю я. – Вероятно, можно найти способ учредить стипендию твоего имени в области искусства…

– Нет. Никакого искусства! – решительно возражает Вин.

Меня омывает поток тепла от раскаленного тротуара.

– Мы можем осуществить проект по сохранению наследия, – предлагаю я. – Нечто такое, что оставит память о том, какой ты была.

– Никакого искусства! – повторяет Вин.

– Хорошо-хорошо! – Я поднимаю руку, показывая, что сдаюсь. – Бог с ним, с искусством. Так, например, по просьбе своей клиентки я набила футболками игрушечных мишек из «Билд-а-беар воркшоп» специально для ее внуков. Я составляла книги кулинарных рецептов и записывала устные истории. Одна моя клиентка, профессиональный квилтер, не смогла закончить проект из-за ревматоидного артрита и надиктовала мне инструкции для дочери, чтобы та могла завершить начатое. У меня даже был клиент с деменцией – в прошлом квалифицированный садовник, который стал забывать названия растений. И мы сделали ему книжку с картинками. Чтобы он мог, просматривая картинки, вспоминать названия. Иногда он впадал в отчаяние, но – Господь свидетель – он радовался как ребенок, когда узнавал какое-то растение… – Я умолкаю, заметив, что Вин ушла в себя и меня не слушает, но затем осторожно продолжаю: – Была такая артистка из Сиэтла, Бриар Бейтс. Она умирала от рака, но хотела, чтобы ее искусство пережило своего творца. Поэтому она поставила хореографию водного балета, который друзья Бриар должны были исполнить как флешмоб. Она собственноручно сшила костюмы для участников, которые собрались вместе для демонстрации синхронного плавания в фонтане после ее смерти. Бриар хотела, чтобы друзья получили возможность оплакать ее, но не печально, а радостно.

– Итак… это способ оставить свою тень в нашем мире, даже когда тебя уже в нем нет.

– Очень красиво сказано, – киваю я.

Мы смотрим, как какой-то щенок бежит к ограде, стремительно разворачивается и хватает теннисный мяч.

– Синхронное плавание не для Феликса. Он там будет смотреться ужасно, – помолчав, говорит Вин.

– Но он наверняка сделал бы это для тебя.

– Я знаю, – всхлипывает Вин. – Что еще хуже.

Вин задирает подол сарафана, чтобы вытереть им глаза. Я лихорадочно ищу в сумке бумажный носовой платок.

– Ты спрашивала, почему я перестала писать картины.

Вручив Вин бумажный платок, я сажусь у металлической сетки ограждения спиной к собачьей площадке, лицом к Вин.

– Если ты занимаешься творчеством, – начинает Вин, – у тебя есть нечто такое, чего ты не в силах держать в себе. Творчество способно принимать самое разное выражение: это и художественный порядок слов, и гран жете, и взмах кисти художника. Конечный результат может выражаться в миллионе разных вещей. Но посеянное зерно всегда одинаковое. Это эмоция, которую словами не описать. Чувство, которому тесно в твоем теле. Чтобы показать свою душу, она должна кровоточить. Люди, комфортно устроившиеся, люди, довольные жизнью, не способны творить.

– Ты забросила живопись, потому что перестала расковыривать рану. – Вин кивает, и я беру ее за руку. – Но ты это делаешь прямо сейчас.

– Да, я знаю. Но не потому, что моя душа переполнена, а скорее потому, что она пуста.

– Ты меня не обманешь, – качаю я головой. – Я тебя знаю. Я тебя вижу.

– Но видишь лишь то, что я позволяю тебе видеть.

Владелец собаки слишком высоко подбрасывает мяч, и тот перелетает через сетку. Вин ловит мяч на лету и держит его в руке, словно не понимая, как он там оказался. А потом начинает рассматривать его со всех сторон, будто это яйцо Фаберже.

– А ты никогда не задумывалась, кем бы ты могла стать, если бы не стала тем, кто ты есть сейчас? – спрашивает она.

Я забираю у нее мяч и закидываю обратно на площадку.

– Ты имеешь в виду, что я могла бы стать центральным принимающим?

– Нет, – качает головой Вин. – Ты отлично понимаешь, о чем я. Знаю, что понимаешь.

В жизни бывают такие моменты, когда время становится тягучим, словно сахарная вата. Это летний вечер, когда ты ешь на зеленой лужайке фруктовое мороженое, от которого синеет язык. Стук сердца, когда замершая на месте колибри смотрит тебе прямо в глаза. Первый поцелуй. Последняя вспышка звезды в небе перед рассветом. Последнее прости. Стоит моргнуть – и чары рассеются.