Книга непокоя

И те, и другие в такие мгновения любят сон, как заурядный человек, который не действует и не бездействует, будучи простым отражением существования человеческого рода. Сон — это слияние с Богом, Нирвана, какие бы определения ей ни давались; сон — это медленный анализ ощущений, вне зависимости от того, используется ли этот анализ как атомная наука души или покоится, как музыка воли, как медленная анаграмма однообразия.

Я пишу, останавливаясь перед словами, как перед витринами, через которые я не вижу, и у меня остаются получувства, квазивыражения, словно цвета тканей, которые я не видел, показная гармония, составленная невесть из каких предметов. Я пишу, убаюкивая себя, как безумная мать убаюкивает мертвого ребенка.

Я оказался в этом мире в определенный день, не знаю в какой, и с тех пор, как я очевидно родился, я жил не чувствуя. Когда я спрашивал, где нахожусь, меня все обманывали и противоречили друг другу. Когда я просил, чтобы мне сказали, что я буду делать, мне все лгали и каждый говорил что-то свое. Когда я остановился на дороге, не зная, куда идти, все удивились тому, что я не иду туда, куда никто не знал, и не возвращаюсь назад — я, который, бодрствуя на перекрестке, не знал, откуда пришел. Я увидел, что нахожусь на сцене, но не знаю роли, которую произносили другие, тоже ее не зная. Я увидел, что одет, как паж, и мне не дали королеву, обвиняя меня в том, что у меня ее нет. Я увидел у себя в руках послание, которое нужно было передать, и, когда я им сказал, что это белый лист бумаги, они рассмеялись. И я все еще не знаю, рассмеялись ли они оттого, что все листы белые или что все послания следует угадывать.

Наконец я сел на камень на перекрестке, словно у очага, которого мне не хватало. И начал в одиночестве делать бумажные кораблики из той лжи, что мне подали. Никто не хотел мне верить, даже как лгуну, и у меня не было озера, чтобы доказать свою правоту.

Праздные, потерянные слова, разрозненные метафоры, которые смутная тревога приковывает к теням… Остатки лучших часов, прожитых не знаю в каких аллеях… Потушенная лампа, чье золото блестит в темноте благодаря памяти о погасшем свете… Слова, отданные не ветру, а земле, выпущенные из разжавшихся пальцев, словно сухие листья, которые упали на них с незримо бесконечного дерева… Ностальгия по прудам чужих садов… Нежность того, что никогда не произошло…

Жить! Жить! И хотя бы предположение, что, быть может, на ложе Прозерпины мне было бы удобно спать.

156.

Какая властная королева хранит на берегах своих озер память о моей разбитой жизни? Я был пажом недостаточных аллей в часы-птицы моего голубого покоя. Корабли вдали дополнили плещущееся море моих террас, а в южных облаках я потерял душу, словно упавшее весло.

157.

Создать внутри себя государство с политикой, партиями и революциями и быть этим всем, быть Богом в настоящем пантеизме этого народа-меня, сутью и действием его тел, его душ, земли, по которой он ступает, и деяний, которые он совершает. Быть всем, быть ими и не ими. Увы! Это еще одна из тех грез, которые мне не удается осуществить. Если бы я ее осуществил, я бы, возможно, умер, не знаю от чего, но нельзя иметь возможность жить после этого — настолько велико святотатство, совершенное против Бога, настолько велико присвоение божественной власти быть всем.

Какое удовольствие я получил бы от создания иезуитства ощущений!

Некоторые метафоры реальнее, чем люди, проходящие по улице. Некоторые образы в потаенных складках книг живут отчетливее многих мужчин и многих женщин. Некоторые литературные фразы обладают совершенно человеческой индивидуальностью. Некоторые абзацы заставляют меня трепетать от страха, настолько отчетливо я воспринимаю их как людей, насколько хорошо они выкроены на стенах моей комнаты, ночью, в тени ‹…› Я написал фразы, звучание которых при чтении вслух или про себя — а звучание их скрыть невозможно — полностью тождественно звучанию чего-то, что обрело полную наружность и целостную душу.

Зачем я иногда излагаю противоречивые и непримиримые процессы мечтания и обучения мечтанию? Потому что я, вероятно, настолько привык принимать ложное за подлинное, мечту за нечто отчетливо увиденное, что утратил человеческое различение, ложное, на мой взгляд, между правдой и ложью.

Мне достаточно отчетливо увидеть зрением или слухом или любым другим органом чувств, чтобы почувствовать, что это реально. Бывает так, что я чувствую две не сопрягаемые друг с другом вещи одновременно. Неважно.

Есть создания, способные страдать в течение долгих часов оттого, что они не могут быть персонажем картины или мастью в колоде карт. Есть души, которых тяготит, словно проклятие, то, что сегодня они не могут быть людьми Средневековья. Раньше такое страдание испытывал и я. Сегодня со мной такого не случается. Я выше этого. Но мне бывает больно, например, оттого, что я не могу грезить о двух королях в различных королевствах, принадлежащих, например, к вселенным с разными видами пространства и времени. Это неумение меня по-настоящему угнетает. Оно напоминает мне голодание.