Книга отзывов и предисловий

Троллейбусы, автобусы и даже грузовикиОбращаются к Богу, заплывая за буйки.Семь минут назадНачался большой экономический спадИ новая геологическая эпоха.Я думаю, это неплохо.

Наталья Романова. Учебник литературы для придурков. Новосибирск: Подснежник, 2019

Горький

Лавкрафтовское чудище на обложке держит портреты русских классиков: цветной XIX век, черно-белый XX. Осмеяние, развенчание и передразнивание русской литературной традиции – сама по себе почтенная традиция, причем в своем корне питерская – от хармсовских «Анекдотов из жизни Пушкина» до «Моей антиистории русской литературы» Маруси Климовой (за Москву отдувается Сорокин с «Голубым салом»). В новой книге панк-поэтессы Натальи Романовой, как гласит аннотация, «классики русской литературы волей автора помещены в страшные и комичные условия жизни России сегодняшнего дня». Они «либо оборачиваются самыми презираемыми и гонимыми представителями современного общества, либо воплощаются в запредельное нечеловеческое зло». Среди классиков мелькают и современники – разумеется, петербургские: например, Дарья Суховей или Александр Ильянен.

В известном собрании литературных анекдотов братьев Ардовых есть байка о Федоре Панферове – писателе, персонифицирующем самые черные глубины соцреализма. Он некогда издал роман с таким сюжетом: «Будто бы Пушкин и Лермонтов воскресли, путешествуют по Москве тридцатых годов и восхищаются большевистскими достижениями» (я тщетно искал эту книгу). Романова проделывает похожую операцию: меняет знак с плюса на минус и заставляет воскрешенных классиков пережить падение в бездну нынешних нравов. К примеру, кастрированный Чернышевский превращается в Николая Баскова, а Хлебников оказывается ботом с ольгинской фабрики троллей: «В поэтах был я лох, молчальник, / дрочила, девственник, юрод. / А в этой жизни мой начальник / теперь меня имеет в рот». Впрочем, классики, случается, мстят жестокому миру, и тогда российские улицы усеиваются трупами.

Иногда макабр у Романовой и впрямь образцово придурочный (баллада о Цветаевой и Тарковском, начинающаяся строкой «Как правило, поэтессы намного пошлее шлюх», или история о депутате «Единой России» Василии Жучаре, который изнасиловал покемона, а потом обнаружил, что его жертвой был Пушкин). А иногда «взгляд классика» оказывается чем-то вроде лорнета с сильным стеклом: вещью старомодной, но безошибочно укрупняющей недостатки современности. У этой сатирической позиции есть своя уязвимость. Шутовской извод социальной критики в современной русской поэзии на удивление однотонен – скажем, первое стихотворение в книге не отличить от Всеволода Емелина:

И голос его волшебныйменя пробивал на плач.

Россию любил душевнои в драках он был горяч.Носил он зипун и ватник,дегтярные сапоги.Он наш патриот и ватник,сгубили его враги.

Это про Сергея Есенина (который остроумно именуется «молодым повесой»), но Есенин Романовой не так интересен, как бездуховное общество, куда он по ее манию перенесся:

И так он в петле болтался,застряв на полустрофе,и ватник его валялсяв буржуйском антикафе.Там в каждый второй фалафельзакладывают глиста.

И в глотки пихает вафельбогатая хипстота.

Зато когда социальный комментарий уходит на второй план, получаются впечатляющие городские баллады – например, фантасмагория о Маршаке, который истребляет своих юных читателей, словно списанных с Бивиса и Баттхеда, или об обэриутах – жертвах франкенштейновской вивисекции, или о Маяковском-потрошителе, который «пожирает поэтов, чиновников и собак, / на ходу разрывая их тулово пополам». Разумеется, второй план не исчезает вовсе: помимо прочего, перед нами отсылка к тоталитарности образа Маяковского, и в этом смысле книга Романовой честно исполняет свою жанровую миссию. Пускай для придурков, а все же учебник литературы. В рамках той же миссии стихотворение о Блоке, написанное размером «Незнакомки», искаженно воспроизводит ее мотивы, а последнее и лучшее (на фоне остальных) стихотворение сборника кратко излагает, с поправкой на лексику, инвариант русской литературной безысходности:

На дровнях обновляет путь в Московию Радищев.Его перо достигнет дна, а нам не будет дна.На каждой станции сойти – хоть Ртище или Днище,а хоть и Сратов – вместо дна зияет тьма одна.