Книга отзывов и предисловий

В общем, самая зримая новация здесь – идея представить русский литературный пантеон в виде демонологических персонажей. Из Пушкина-Лермонтова-Достоевского уже делали и идиотов, и клонов, а вот вампиров и Фредди Крюгеров, кажется, еще не делали. Между тем в таком обличье их, должно быть, видят несчастные школьники, испокон веку подрисовывающие портретам в учебниках рога и клыки. «Не бойтесь, придурки, – как бы говорит им Наталья Романова, – вот вам нормальный учебник, уже изрисованный».

Ленинградская хрестоматия (от переименования до переименования): Маленькая антология великих ленинградских стихов / Сост. Олег Юрьев. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019

Горький

Эта книга была задумана Олегом Юрьевым в конце 1990‐х, разговоры о ее издании начались в конце 2000‐х; теперь – увы, после смерти составителя – она вышла в свет. Собственно стихи здесь занимают меньшую часть объема, а бóльшую занимают эссе. В основном они созданы Юрьевым, несколько написали Елена Шварц, Ольга Мартынова и Валерий Шубинский, а к последнему стихотворению (самого Юрьева – оно, разумеется, было добавлено в хрестоматию уже посмертно) приложен сопроводительный текст Полины Барсковой. Уже в этом сказывается важная для хрестоматии идея преемственности: антологист завершает антологический ряд (так же, как после смерти Елены Шварц стала абсолютно очевидной необходимость ее присутствия).

В предисловии Ольга Мартынова цитирует слова Юрьева о проекте хрестоматии: «Речь идет о явной и потаенной истории ленинградской/петербургской поэзии и шире: культуры, речь в конечном счете идет о том, что мы возьмем с собой „из Ленинграда в Петербург“ из советского времени». Юрьев был одним из основателей поэтической группы «Камера хранения». «Ленинградскую хрестоматию» тоже можно назвать такой камерой, и концепция «от переименования до переименования» (то есть от 1924‐го до 1991 года) подчеркивает историческую замкнутость периода. В статье о Введенском Мартынова пишет: «Ленинград, то, что уцелело от Петербурга, был город, подобный Помпеям, музей, страшный, страшная театральная коробка. <…> В этом бункере сохранилась русская поэзия». Введенский и Хармс, по мысли Мартыновой, спасли и Петербург, и (что одно и то же) русскую поэзию в самый страшный для нее час. Задача же антологистов – рассказать об этом спасении. И о других, параллельных попытках. Скажем, о блокадных стихах Геннадия Гора или о предвоенных – Алика Ривина (цитирую первые четыре строфы, обрывая на невероятной лермонтовской реминисценции):

Вот придет война большая,заберемся мы в подвал,тишину с душой мешая,ляжем на пол наповал.

Мне, безрукому, остатьсяс пацанами сужденои под бомбами шататьсямне на хронику в кино.

Кто скитался по Мильенке,жрал дарма а-ля фуршет,до сих пор мы все ребенки,тот же шкиндлик, тот же шкет.Как чаинки, вьются годы,

смерть поднимется со дна,ты, как я, – дитя природыи беспечен, как она.

Но у этой хрестоматии больше, чем одна, задача. Конечно, важно собрать стихи – великие, классические, пусть речь по большей части о потаенной классике – и дать понять, почему они велики. Но не менее важно разобраться: что такое был Ленинград и что такое был ленинградец? Что такое «раннесоветский человек» (особый исторический тип, к которому Юрьев и Шубинский причисляют Николая Олейникова) – и как он сумел дожить до «позднесоветского»? (Здесь пример – филолог и поэт Дмитрий Максимов: один из посредников между высоким модернизмом, мировой культурой и «жадным до нее, до этой культуры симпатичным молодым варварством», один из джекил-хайдовски раздвоенных представителей своего поколения.) Наконец, что в советской культуре было, собственно, культурой?