Книга отзывов и предисловий

Одновременно фольклорист подмечает, как те же метаморфозы происходят с другими пришлецами – например, с палеонтологами, которые угощают спиртным местных «хозяев» земли. В результате книга приобретает фундаментальное свойство фольклорного мышления – синкретизм, принципиальную нерасторжимость наблюдателя и объекта. Местами это напоминает прозу и поэзию Марии Галиной (особенно в рифмованных текстах, которые стоят в книге особняком, вне нумерации: «Да я что тебе, пишет геккон, змея? / Ты хоть Брема прочти, у него про меня статья, / у меня присоски – хочу я иль не хочу, / я на вакууме хожу – вот им и стучу»). Или, точнее, восходит к появившейся в русской поэзии в 2000‐е просодической манере рассказывать истории. Долгая строка, рифменные уколы, предпочтение (как в устном рассказе) настоящего времени, установка на передачу чужой речи. Книга Михайлик иногда читается как имитация долгого разговора фольклористов после трудового дня, или даже целой смены, или большой международной конференции – потому что сюжеты здесь собраны со всего света. Опосредованное участие биографического автора угадывается, когда в стихах появляются австралийские географические названия: Елена Михайлик уже много лет живет в Сиднее. Иногда на свет извлекаются диктофоны и включаются аудиозаписи – стихи «Экспедиции» тяготеют к вербатиму:

Специальность? Нет, не надоела.Я ее потом обменял —На знание о том,У кого в коллекции

В тот годНе хватало рубля-80,Отданного добровольно.

Небольшое смещение объективов – и вот уже одно на другое органично накладывается: Клод Моне существует в одной реальности с женой Октавиана Ливией Августой, а слегка демонологическая Светлана Анатольевна Иванова, экс-сотрудница Минобороны, оказывается одновременно и недопроявленной Афродитой, и азимовским роботом (то есть – с разных сторон – совершенством): «В родном институте / Светлану Анатольевну / Не боится никто, / Кроме студентов и аспирантов. / Тот, кто изучает фольклор, / Не может причинить вред тем, / Кто этот фольклор сочиняет, / Или своим бездействием допустить, / Чтобы им был причинен вред». Самое интересное, что это смещение оптики Михайлик, как и подобает ученому, тоже фиксирует, не стремится затушевать, часто строит вокруг него весь текст – например, стихотворение о том, как из‐за опечатки в классическом научном труде изменился весь ход истории и вместо цивилизации варягов возникла разумная цивилизация варанов. Фокус на грани научной фантастики и балканского магического реализма. Но ближе к финалу книги становится ясно, что за вереницей историй вырастает фигура их собирателя – каталогизатора, систематизатора, соперника хаотических сил. Эта фигура тоже мифологизируется, собирается из аллюзий; в ней можно, неожиданно, увидеть черты Хармса и Шаламова.

В народной культуре чужак, случайный гость (а работающий в поле фольклорист – именно такая фигура), трактуется как существо, связанное с потусторонним миром (поэтому гостя принято кормить и поить: таким образом угощение передается и на тот свет, своим покойникам). Михайлик доводит до предела этот мотив двоемирия: университетский работник и после смерти, теперь уже как дух, продолжает опекать свои проекты и конференции.

Прихожу на работу, а директор мне вместо «спасибо»:«Вон отсюда!Изыдьте, – говорит, – пожалуйста.Разберемся мы с конференцией.А у вас отпуск, технический, оплаченный.

До сорокового дня».

Это и смешно, и грустно – одним словом, трогательно по-настоящему.

Геннадий Каневский. Всем бортам. М.: Белый ветер (Tango Whiskyman), 2019

Горький

На московской презентации Геннадий Каневский целиком прочитал книгу «Всем бортам» с электронным музыкальным сопровождением Ксении Шнейдер. Звучало это точным попаданием – по-хорошему зловещим: «как будто не этот младенческий лепет, / а солнце последнее всходит и слепит». Каневский любит эсхатологию – возможно, потому, что после конца света начинается самое интересное: постапокалипсис, с его приспособлением предметов к новым задачам. Со стиранием прежних границ (как в финале «Стены» Pink Floyd): в книге «Всем бортам» несколько раз – не без эротической подоплеки – упоминается щель, прореха, в которую можно ускользнуть. Whimper после bang оказывается любопытным – и, что важно, человечным звуком.

человек печально увлеченотсыревшим битым кирпичом,аркою, окном, дверным проемом,флигелем, плитой, доходным домом —всем, что ни к чему и ни о чем.