Книга отзывов и предисловий

загадал, когда вырасту, стать никем.камер видеонаблюдения двойником.абсолютно каждым, как манекен.мыслящим сквозняком.

Стать никем – читай, кем-то другим, потому что Полозкова умеет видеть малые, драгоценные детали мира, как будто приглашающие стать собой. Это настойчивое желание – один из лейтмотивов книги. Пусть в процитированном стихотворении мир говорит герою «тебе нельзя быть листок и жук», желание не исчезает и несколько лет спустя: «можно я сделаюсь барбарис, клевер и бересклет?» (обратим внимание на использование именительного падежа вместо творительного – постоянный прием Полозковой: застолбить «словарную», дефинитивную территорию назло всем этим «нельзя»). Разумеется, это куда нормативнее претензии Введенского, что он «не ковер не гортензия»: собственно, в следующем тексте вообще происходит эмиграция в классическую русскую литературу и сказку, с барчуками, купчихами и серым волком. Тем не менее в основе эскапизма – ощущение несовпадения с собой, и ответом может быть не паническое бегство, а стремление к благотворной перемене. Для Веры Полозковой один из главных способов вновь привести поэтическую машину в действие – путешествие.

Как и в прежних книгах, здесь есть тексты, плотно связанные с местами: объединенные в циклы по годам «Письма из Гокарны» или путевой дневник итальянского путешествия. «вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык, / вся эта старинная нежность, парализующая живых…»: так бывает, когда город сам ложится в текст, тем более такой привычный к этому, как Венеция. Индия в жизни автора случается зимой – и чувствуется, как поэтическое звучание, которому приходилось играть терапевтическую роль («а пришлют из небесного ведомства / повесточку треугольную – / и мы наконец разъедемся / с моей болью»), в любимом месте само подвергается терапии. Оно позволяет себе идиллию и не боится общих образов:

садись у озера и говори ему:вот этой черноты твоей возьмуи с нею на плечах перезимую.

чтоб ропота, и плеска, и огняне стало на поверхности меня,и только колыбельную земнуюдоносит ветер с дальнего крыльца.

ну разве месяц, ободок кольца,да звезды юные колеблются, мерцают,пока их дымом не заволокло.спокойное и чистое стекло,которого ничто не проницает.

Второй возможностью оказывается обращение к ребенку – к Другому, созданному тобой; книга открывается практически блюзовым стихотворением-разговором, в котором ребенок задает правильные вопросы – и помогает разложить старое горе «на книгу / и темноту».

Книга эта, видимо, не могла быть устроена иначе. Говорящая здесь – фильтр, устройство по обмену внешних и внутренних сигналов, прибор под постоянным напряжением. Ей важно о себе говорить, даже примеряя на себя чужой опыт. Напряжение же, выданное лично по адресу, растет год за годом. В том числе это внешнее давление – со стороны читателей и зрителей, привыкших к выступлению стихов-«мальчиков» как к цирковому представлению: «я хожу без страховки с факелом надо лбом / по стальной струне, натянутой между башен, / когда снизу кричат только: „упади” / <…> если я отвечу им, я не удержу над бровями факел. / если я отвечу им, я погиб». Этому внешнему давлению соответствует внутреннее: не только работа горя, но и сохранение шага. Может быть, причина сильного неприятия Полозковой поэтическим «цехом» не в том, что она добилась большой популярности, когда другие ее не добились, а в том, что она переизобретает поэтику, казалось бы, консенсусно сданную в утиль, и берет на себя за это ответственность. Издержкой здесь может показаться пафос такой задачи. Зато козыри – гордая самодостаточность и честность говорящей по отношению к себе: это одних раздражает, других заставляет подражать и учить стихи наизусть.

Лариса Йоонас. Пустоши флайтрадара. М.: АРГО-РИСК, 2021

Горький