Книга отзывов и предисловий

«Здесь уместно спросить, существует ли в профессиональном понимании Жагуна стилистическая шкала «от простого к сложному». Но еще интереснее подобный вопрос распространить на всю русскую поп-музыку – как и понять соотношение этой сферы с пространством интеллектуальной словесности. Похоже, что традиционная и ожидаемая, по умолчанию, обратная пропорциональность «сложности» и «популярности» в сетевую эпоху перестает работать. Дело не только в смешении жанров, нарушении барьеров (в музыкальном плане, кстати сказать, гораздо более наглядном: непритязательные тексты о любви в «классическую» эпоху популярной музыки позволяли себе и исполнители хард-рока, но тяжелые гитарные риффы в коммерческой музыкальной продукции, ориентированной на самую широкую аудиторию, – примета позднейшего времени). Дело еще и в рыночной диверсификации: выше мы говорили о том, что поп-музыка стремится работать со всем спектром человеческих эмоций; видимо, можно говорить и о работе с разными уровнями рефлексии – что способствует нивелированию границы между «поп» и «не поп». Отчасти такому положению способствовала еще ротация MTV и других музыкальных телеканалов, где музыка разных жанров и клипы разной эстетики транслировались вперемешку. Новейшая русская поп-музыка – например, та, которую пропагандируют ресурсы «Афиши», – зачастую дистанцируется от крупных жанровых институтов – маститых продюсеров, именитых клипмейкеров и заслуженных текстовиков; примечательно, что тексты этой поп-генерации пресса нередко помечает своеобразным ярлыком: «нестыдные». Опора такой стратегии развития – опыт западных инди-поп-музыкантов и все то же перманентное смешение жанров и стилей. На этом фоне разноплановый опыт Жагуна, уходящий корнями еще в 1980‐е, выглядит (позволим себе оксюморон) фундированным экспериментом.

Может быть, сегодня стоит говорить о «новом внимании» поп-музыки к тексту, не углубляясь пока в сопоставление популярности заслуженных и новых артистов, влияние сетевой дистрибуции и т. д. Разговор о связи поэзии и поп-культуры обременен, в частности, проблемами социологического характера: тем, к какому полю относят себя артисты, поэты, авторы текстов. Павел Жагун – важная фигура, занимающая в культурном пространстве сложное положение (как мы убедились, нельзя просто назвать его промежуточным), – ведет разговор через эти неопределенные границы, напоминает нам об их зыбкости и во вполне постмодернистском духе (вот где срабатывают отсылки к «постконцептуальным тенденциям») ставит под сомнение возможность их демаркации.

Вийон-отец, Вийон-сын, Вийон-дочь

О цикле Фаины Гримберг «Четырехлистник для моего отца»

Фаина Гримберг. Статьи и материалы[32]

«Четырехлистник для моего отца» – цикл из четырех «больших стихотворений» Фаины Гримберг (воспользуемся несколько видоизмененным термином Виктора Iванiва)[33]. Сквозной герой этих стихов – Франсуа Вийон, один из главных персонажей в поэтическом мире Гримберг. Он же – «мой отец», потому что стихотворения собраны в цикл (а одно из них и написано) от лица дочери Вийона (о том, были ли у реального Вийона дети, нам неизвестно).

То, что по этому циклу назван весь большой сборник Гримберг, говорит о принципиальной значимости цикла для самого автора. Действительно, в нем явлены основные черты поэтики Гримберг.

К Фаине Гримберг больше, чем к множеству современных стихотворцев, применимо понятие «поэт-историк». При этом история в ее поэзии отстоит очень далеко от того, что называют исторической наукой, даже в самом широком ее понимании. Эта история – глубоко личностная и пристрастная, смешивающая факты и явления в художественном мире, который можно было бы счесть утопическим, если бы не множество маленьких «но»; увереннее и непреложнее, чем актер или историк-феноменолог[34], Гримберг проникает в ткань истории с помощью эмпатии. Неправильно было бы сказать, что эмпатия для Гримберг лишь инструмент познания; неверным будет даже назвать ее условием познания. Скорее это данность, без которой не было бы самой поэзии Гримберг. Именно активная, алчущая способность лирического субъекта Гримберг к сопереживанию, к отождествлению себя с другими позволяет ему преодолевать пространственные и временные расстояния, собирать в одном идеальном городе Русском Брюгге множество исторических персонажей, чаевничать с Пушкиным – и вызволять из тюрьмы Вийона, как в «Простом стихотворении про четверостишие». Именно эта способность обеспечивает дыханием «Четырехлистник для моего отца».