Когда запоют мертвецы

Боуги, который пригласил его сюда, жил в усадьбе уже несколько дней. За то время, что он провел с отцом, постигая тонкую науку судебного дела, друг заработал репутацию человека основательного и надежного, не склонного к излишней жестокости, но и не слюнтяя. К тридцати годам Боуги вошел в лёгретту и был официально приглашен на летний альтинг как представитель своей области. Его отец, одряхлевший, но не растерявший острого ума, гордился сыном и внуками, которых исправно рожала Маргрета. Пока она обеспечивала роду продолжение, сам Боуги трудился ради его процветания. С годами он приобрел стать и нес себя со спокойным достоинством чиновника, которому не нужно стыдиться принятых решений.

Друзья встретились душевно. Пастор осведомился, как дела у Маргреты и детей, а Боуги хотел знать, как нравится Эйрику женатая жизнь.

– Ты даже не раздобрел. – Он шутя ущипнул Эйрика за бок. – Видно, плохо твоя жена кашеварит, раз оставила тебя таким тощим. А когда пойдут дети, тебе уже лакомого кусочка не перепадет. Ты поразишься, до чего это прожорливые создания…

– Зато в старости скажешь «спасибо», что у тебя их так много. Твой отец наверняка не нарадуется.

Боуги скромно улыбнулся и не стал спорить.

– Так зачем ты меня пригласил к посланнику его величества? – Эйрик опустился в кресло, вытянув ноги. Сапоги ему жали. – Только не говори, что хотел прихвастнуть, какие у тебя благочестивые друзья, или соврал, что епископ со дня на день выберет меня пробстом.

– Даже наш епископ не настолько безумен, – ответил Боуги. – А тебе пора прекратить строить из себя нищего пастора, живущего в землянке и питающегося одной осокой.

– Я и есть нищий пастор.

– Благослови Господь твою жену, которая хотя бы заставила тебя надеть новый плащ. Эта женщина войдет в историю, подобно героиням саг.

– В этом я ничуть не сомневаюсь, мой друг.

Боуги открыл поставец и достал оттуда пару медных кубков и бутылку вина. Он явно был в этом доме не в первый раз и хозяйничал со степенной неторопливостью. Наполнив кубки, протянул один Эйрику.

– Слухи о твоих выходках разносятся по всей Исландии. Дошли даже до эмиссара его величества. Я рассказал ему, что мы учились вместе в семинарии.

– Мог бы скрыть.

– Я не стыжусь нашей дружбы, – засмеялся Боуги, делая большой глоток кларета.

– Тогда стоит просто опасаться ее. Этот совет дала бы тебе моя жена.

– Мудрейшая женщина, как я и говорил… Так вот уважаемый судья по особым делам Клаус Хедегор изъявил желание лично познакомиться с живой легендой. Я рекомендовал тебя как человека ученого и преданного своему приходу. Вероятно, речь пойдет, среди всего прочего, и о колдовстве… Так вот заклинаю тебя, друг мой, оставь свои шуточки на сей счет, если не хочешь навлечь беду на нашу и без того несчастную страну.

* * *

Эйрик не хотел знакомиться с эмиссаром его величества и судьей по особым делам Клаусом Хедегором. Не хотел сидеть с ним за одним столом, покрытым тонкой скатертью, есть экзотические фрукты, что доставляют сюда исключительно ради людей всемилостивого короля, и вести никчемные беседы. Публика собралась самая высокопоставленная: ландфугты и пробсты, все в париках и начищенных до блеска башмаках с крупными металлическими пряжками. Маленькая лысоватая голова судьи с умными, широко расставленными глазами покоилась в облаке белоснежного плоеного воротника (фасон был устаревший). Парик он не носил, и его седые волосы были тщательно зачесаны назад. Тело для такой головы было несоразмерно велико, и создавалось впечатление, что эту самую голову просто положили на чужие плечи, как барашка на блюдо.

Из дам в зале присутствовала только семнадцатилетняя дочь судьи Эльсе. Девушка выглядела значительно младше своих лет и робела среди такого количества мужчин. Ее убранные наверх волосы украшали ленты, в пухлых розовых мочках качались жемчужные сережки. На дочери судьи было светлое платье, открывающее плечи, с весьма деликатным вырезом, которого она сама – невинное дитя – очень стеснялась. Эйрик попытался представить жену в таком наряде. Дисе бы понравилось: она любила красиво одеваться. Вот только долго бы так проходила? Наверняка сорвала бы с себя этот корсаж при первой возможности, а шелковым туфелькам предпочла старые разношенные башмаки. Заявила бы, что все эти украшения в волосах чешутся, как вши. Но если бы ей пришлось строить из себя благородную исландскую фру, развлекая богатеев и чинуш, она сыграла бы свою роль без фальши. Так разве он не сможет?

Задумавшись, Эйрик слишком долго смотрел на дочь судьи. Когда он опомнился, щеки девушки цветом напоминали запеченного лосося. Гость был не единственным, чье внимание привлекла йомфру, с той разницей, что пастор вовсе не желал ее смущать.

Он поспешно вернулся к еде. В качестве главного блюда подавали копченого угря, к которому ни один исландец даже не прикоснулся, так что пастор остановился на знакомой треске и мясных шариках. Ужин сервировали на тонком фарфоре, а есть полагалось серебряными приборами. За одну такую вилку можно было купить целый хутор.