Когда запоют мертвецы

Он был готов к тому, что судья ответит в духе любых чиновников – унизит крестьян, назовет их неотесанными, грязными и необразованными. Это было бы отнюдь не худшее, что слышал о них Эйрик: твари, готовые ради бочонка бражки продать собственную дочь в потаскухи, убийцы детей, воры, не знающие чести и достоинства… Большая часть из этого была правдой. В конце концов, человек, доведенный до отчаяния, способен на самые чудовищные поступки. Но это не закрывает ему путь в Царствие Небесное и не означает, что, будучи преступником, он не хочет есть или спать, как человек.

Однако судья по особым делам Клаус Хедегор ничего подобного не сказал. Он сидел, сложив руки на животе, и улыбался странной улыбкой человека, который говорит в дюжину раз меньше того, что думает. Наконец эмиссар принял какое-то решение.

– Я тщательно обдумаю ваши слова, преподобный.

* * *

Боуги считал, что разговор прошел неплохо.

Зная Эйрика, это могло вылиться в настоящую катастрофу. Так он и заявил другу, указав, что хуже всего была глупость, сказанная в самом конце. Эйрик возразил, что судья, похоже, вовсе не дурак и угадал бы любую фальшь – а ее, надо признать, и без того было немало в беседе.

– Клаус Хедегор неплохой человек, – заметил Боуги, – зря ты так. По крайней мере, для датчанина. Он очень горюет о своей покойной жене и любит дочь.

– Похвально, но нас это не спасет.

Ночью Эйрик, привыкший засыпать, едва коснувшись подушки, впервые за долгое время лежал без сна, заложив руки за голову. Он размышлял, как спалил бы королевскую резиденцию дотла. Или еще лучше – разбудил бы всех бесчисленных забитых до смерти, замученных и заморенных голодом пленников, пригласил бы их в дом и сказал бы: «Вот люди, повинные в вашей смерти. Делайте с ними что хотите. Ломайте кости, сжимайте лебяжьи шеи и выдавливайте глаза. Ешьте их еду и пейте их вино. Теперь все это – ваше». Луна светила ему на лицо и будоражила кровь. Никогда он так не поступит, он сам это знал. «А ты бы сумел удавить детей?»… «Нет, драгоценная моя, потому что ты честнее и храбрее меня».

Не в силах заснуть на мягких перинах, Эйрик перебрался на пол в надежде, что в положении, более привычном телу, его быстрее начнет клонить ко сну. Не успел он как следует устроиться, как в дверь тихо постучали. Даже поскреблись – не будь у Эйрика острого слуха, этот звук легко можно было бы принять за поскрипывание дерева за окном.

На пороге стояла бледная и напуганная дочь судьи Эльсе в тяжелом бархатном халате с золотистыми кистями.

– Вы в своем уме, йомфру? Что вы тут делаете? – злым шепотом спросил Эйрик. Не хватало ему еще обвинений бог знает в чем!

– Я привела к вам эту женщину, – ответила она шепотом. – Она сказала, что вы ее добрый друг и можете помочь.

Девушка отступила в сторону, и Эйрик увидел стоящую за ее плечом Рагнхильд. Меньше всего он рассчитывал встретить тут свою ятровку. Волосы молодой женщины были растрепаны, и дышала она так тяжело, словно всю дорогу от Стоксейри бежала, а не скакала верхом. Эйрик отступил в сторону, рассудив, что если они будут топтаться в холле у его дверей, то скорее привлекут к себе внимание.

– Преподобный, прошу вас, я услышала, что вы направляетесь в Бессастадир, и кинулась сюда…

Не договорив, Рагнхильд расплакалась. Она не могла успокоиться, пока Эльсе не протянула ей наполненный до краев кубок вина.

– В чем дело, дитя мое? Где ваш муж?

– Он отправился в Эйрарбакки по торговым делам, – осушив кубок и взяв себя в руки, пояснила Рагнхильд. Она выглядела очень уставшей: глаза покраснели, веки припухли, как у человека, который долго плакал. – Он не скоро вернется, никто и не заметит моего исчезновения. Преподобный, молю вас, спасите Стейннун!

– Стейннун? – удивился Эйрик. – Что с ней? Она в Стоксейри?

– Нет же! Она тут, в Бессастадире. Ожидает, когда ее отправят на альтинг.

Пастор нахмурился:

– За какое преступление? В чем она провинилась?

– За убийство детей.

* * *

Рагнхильд говорила сбивчиво, но из ее рассказа многое стало ясно.

Как и ожидалось, Бьёрн быстро потерял интерес к своим отпрыскам – хилой двойне, да к тому же девочкам. Стейннун пыталась растормошить детей, но молоко они пили плохо, почти не плакали и больше напоминали кукол, чем живых малюток. Бьёрн заявил, что такие дети не могут быть от него и что батрачка нагуляла ублюдков от кого-нибудь из работников или от колдуна Эйрика. Стейннун проплакала три дня, и даже Рагнхильд не сумела ее утешить. А потом малыши пропали. Кто-то из работников видел, что Стейннун унесла их на пустошь, и когда явились стражники, девушка ничего не отрицала. Тела девочек нашли недалеко от хутора – разум батрачки был слишком затуманен, чтобы как следует их спрятать. На окружном тинге вынесли обвинительный приговор за прелюбодеяние и убийство, и Стейннун отправили сюда, в Бессастадир. На летнем альтинге судьи вынесут окончательный вердикт, и почти наверняка это будет означать смерть. Стейннун утопят в омуте Дреккингархуль, как и прочих нечестивых женщин.