Колдовство

– Смотри, родная! Для тебя стараюсь! Он же все мне рассказать что-то пытался – да я и сама все это знала. Пришлось ему язык помять, чтобы заткнулся! Видишь? – Пассатижи подцепили во рту участкового что-то темно-красное, почти черное, будто кусок отварной свеклы. – Для тебя старалась, чтобы он нам с тобой своими откровениями не мешал, – она вновь свела края раны и отошла от лейтенанта. – Я б его вообще грохнула, будь моя воля, да только с мужиками у нас проблема. Этот, – кивнула она на дверь, – от голода отупел совсем, соседа ночью сожрали, а алкаш убег куда-то. Только лесник был – да и того ты до смерти забила… Мужиков нехватка, сама видишь. Можно было бы тебя взять, да только голода в тебе маловато, непослушная ты. Убежишь, как течная псина, в лес – и будешь там завывать по ночам. Бесполезная ты. Не знаю, зачем только бабке сдалась.

– Бабке? – переспросила Галя. – Какой бабке?

– Все тебе расскажи. – Полина улыбнулась. – Если ты…

Дверь опять раскрылась. На пороге стоял Пашка, держа рукой за волосы молодую девчонку в джинсах и порванной блузке. Галя сразу ее узнала – хотя утром, на дороге, на той еще была обувь и какая-то куртка.

– Куда, – замахала на него руками Полина. – Не сюда, идиот! К бабке тащи, в лес! Давай, иди, иди быстрее! А то нагрянут еще!

Пашка, повздыхав, поднял всхлипнувшую девушку на плечо – и, развернувшись, зашагал через двор. Полина закрыла за ними дверь. Пока она стояла к Гале спиной, та осторожно бросила взгляд на поленницу – и злобно сощурилась.

– Ну вот, понес пирожки бабушке… – Полина развернулась на пятках, широко улыбаясь. – Про бабку тебе ничего знать не надо. Она запретила тебя резать на мясо, и кормить тебя им – тоже запретила. Но если дернешься – вырву нос теми же пассатижами. Поняла?

– Поняла, – сказала Галя. – А ты правда хочешь это узнать?

– Что узнать, глупая? – спросила Полина, подходя к ней и щелкая пассатижами. – Что ты мне такое можешь рассказать, чего я не знаю?

– Красивая ты или нет, – сказала Галя, и Полина замерла. – Ты же сама не видишь, да? Не можешь постичь красоту людскую?

Девочка улыбнулась и пожала плечами.

– Ты ничего сама не видишь… даже людей ведь не различаешь, да? Для тебя – все они на одно лицо. Не отец, а лесник. Не бабушка, а старуха. Все одинаковые, хоть фломастером помечай. Тот – высокий, этот – старый. И читать разучилась. И цвета даже не различаешь…

– Ну отчего же? Есть солнце, есть небо и лес, есть снег, вода, земля и кровь. Различаем мы цвета. Все, которые есть. А вот те, что вы напридумывали, – уже сложнее.

– Ты молодая. – Галя сплюнула горькую слюну прямо себе на колени. – Поэтому, видать, сообразительнее остальных. Сколько будет дважды два? – спросила она вдруг.

Полина захихикала.

– Ну что за вопросы! Ишь, хитрая! Не знаю я – сколько. Хочешь правильный ответ? Будет! Дважды два – будет! Зачем еще что-то придумывать? Вот будешь ты от голода подыхать, найдешь какое мясо под ногами – ты что, его считать будешь? Еда – она либо есть, либо нет ее. Солнце или есть – или нет его. Человек или жив – или нет его. Вот ты сейчас – на сколько живая? На два или больше? Или – сколько солнца в этом дровнике? А неба на улице сколько? Или ты можешь прочитать где-то, сколько у тебя жизни осталось?

– Не умеете, – улыбнулась Галя. – Потому что не люди вы.

– А вот и ошибаешься. – Полина не глядя опустилась на колени связанного Шушенкова, продолжая смотреть на Галю. – Думаешь, когда изголодаешься – ты все подряд жрать не начнешь? Ну, хотя ты-то, может, и не начнешь – просто сдохнешь или сама себя жрать будешь. Но другие – начнут. Перестанут вам еду привозить или водку – и тут же друг друга жрать станете. Или это уже не люди будут? Тоже есть какое-то число нужное, по которому один – человек, а другой – нет? Или как только возьмешь, что хочешь, из другого человечишки – руку отгрызешь или потыкаешь в него чем хочешь и куда хочется – и все, нет в тебе человека? Ну тогда тут в деревне этой твоей людей-то почти и не осталось. И все об этом знают. Кто чужое отгрыз, кто силой кого брал, кто каждый день гнобит и кровь пьет у тех же, кто с ним живет и кто на стол общий жратву выставляет. Ты ведь лучше всех это и знаешь. Эти, пропитые, – они же о тебе вспоминали. Говорили – за людей их не держишь, сгноить в застенках пытаешься. Значит – не считала их людьми, да? Особенно мужика. Потому как он чаще других голод свой утолял.

– Ты не понимаешь. – Галя улыбнулась. – Красоты не понимаешь. И человечности. И совести тоже. Но в первую очередь – красоты. Есть она не только… не только в лице или… в сиськах. Она – в поступках. Есть красивые, а есть…

– А есть мерзкие, – рассмеялась Полина и вновь вскочила на ноги, заставив Шушенкова сдавленно застонать. – Знаю я, знаю. Но мерзкие они – для кого-то, а для тебя – могут и красивыми быть, и ты знать о их мерзости ничего не будешь, пока горло твое под их пальцами хрустеть не начнет. Ну так что? Говори уже – я красивая? – она выпятила зад и руками подняла волосы. – Будут за мной мужики гоняться, если я в таком виде по деревне пройдусь? Или совсем голой лучше?