Колдовство

К дубовым панелям крепились картины. Портрет джентльмена в котелке. Его лицо маскировало яблоко, словно художник устал рисовать и приделал с бухты-барахты зеленый плод. На соседнем холсте прижимались друг к другу два окаменевших чудовища: ноги и животы у них были человеческими, а все прочее досталось от рыб, включая задранные морды и плавники. Позади сюрреалистичной парочки клубились облака и плыл парусник.

– Сальвадор Дали? – попробовала угадать Люба.

– Почти, – сдержанно ответила Пименова.

Люба двинулась по коридору, и паркет скорбно заскрипел. Дискант рассохшихся досок заглушил скрежет труб и стенания карниза, дребезжащего под напором дождя.

Справа висели фотографии в рамках. Хозяйка апартаментов позировала на фоне римского Колизея и незнакомых Любе античных руин. Без очков, без брючного костюма она выглядела милее и проще.

Люба замешкалась у снимка, на котором Пименова позировала, приобняв известного актера и телеведущего.

– Это что, Марат Башаров?

– Да, он, – подтвердила женщина, приближаясь.

– Так вы…

– Участвовала в одиннадцатом сезоне «Экстрасенсов».

«Ого, – подумала Люба, – настоящая телезвезда!»

В марте Люба встретила на канале Грибоедова Викторию Боню из «Дома-2», но вот так общалась со знаменитостью впервые.

– То-то у вас глаза…

– Какие? – Пименова вскинула бровь.

Люба затревожилась, что сболтнула лишнего.

– Пронзительные… экстрасенсорные.

– Это из-за линз. – Улыбка Пименовой стала доброжелательнее.

– А там взаправду?

– Нет, что ты. – Взмах усыпанной перстнями кисти. – Шоу.

– Жаль. Хочется верить во что-то такое…

Пименова покосилась на часы, и Люба встрепенулась:

– Простите, я ужасная болтушка.

– Сама люблю поболтать. Но в три у меня самолет.

Она пошла по шумному паркету. Люба заторопилась следом.

– Вам доводилось работать с пожилыми людьми?

– Ухаживала за прабабкой в Печорах.

– Печоры! – Судя по тону, Пименова гадала, откуда у ее гостьи такой акцент.

«Ничего, – утешилась Люба, – годик-второй, и меня не отличат от коренной петербурженки».

– Тогда вы понимаете, что старики бывают… странными. И не все, что они говорят или просят, стоит принимать всерьез.

– Естественно.

Коридор сделал резкий разворот. Висящая над ломберным столиком картина изображала женскую голову. Вместо лица был торс с молочными железами глаз и рыжими лобковыми волосами в районе рта. Люба мысленно фыркнула.

Пименова остановилась перед двустворчатой дверью. Вынула ключи и продемонстрировала их гостье.

– Покидая комнаты, обязательно запирайте. Да, они немощные. Но зазеваешься, и они уже разгуливают по проспекту.

Хозяйка забренчала связкой. Отворила створки. Заинтригованная, Люба привстала на цыпочки. Комната пахла лекарствами, мятой и совсем немного – мочой. Окно было плотно зашторено. Из приоткрытой форточки струился аромат дождя.

В полутьме вырисовывались шкаф, тумбочка и кровать. Щуплая старуха лежала под одеялом. Сбивчивое дыхание вырывалось из губ, таких же морщинистых, как и все ее личико цвета воска. Седые пряди змеились по перине.

Пименова подошла вплотную к постели и пригладила белоснежную паутину волос. Старуха замычала неразборчиво.

– Моя бабушка Нина, – с нежностью в голосе сказала Пименова.

– Здравствуйте, – громко поприветствовала Люба.

Ресницы старухи затрепетали.

– Бабушке Нине – восемьдесят шесть, – пояснила Пименова, – она глухая, так что не надрывайся. Я подробно расписала рацион, найдешь указания на кухне. Подгузники в ящике. Надеюсь, ты не брезглива?

– Никаких проблем, – заверила Люба, и это была сущая правда.

Пименова жестом поманила ее через скрипучие паркетины, к двери напротив.

– Ключ номер два.

Вторая спальня была копией предыдущей, и вторая старушка, полненькая и крошечная, лежала в той же позе, что бабушка Нина.

– Катюша, – заулыбалась она при виде визитеров, – а я пописяла.

– Умничка, – похвалила Пименова.

Люба ощутила стыд: поначалу она приняла нанимательницу за высокомерную бездушную стерву.

– Позвольте. – Девушка опередила Пименову. – Я помогу. Меня Любой зовут.

– А я – Мария Павловна.

Кожа на ногах старухи была слегка воспалена, бедро опоясывали красные точки сыпи.

– Смажем кремом, – сказала хозяйка.

Под чутким присмотром Люба поменяла Марии Павловне подгузник. Грязный бросила в пакет и заново укутала подопечную, поправив одеяло. Старушка оказалась совсем легкой, а у Любы были крепкие руки.

– Спасибо, Катюш, – блаженно засияла Мария Павловна.

– Для нее все – Катюши, – сказала Пименова. И кивнула на окно: – Форточка должна быть открытой. Постоянно. Им необходим свежий воздух.

Запирая замок, хозяйка перехватила взор Любы.

– Поверь, – произнесла она, – это для их же пользы. Зимой я нашла бабушку Машу в подъезде.

– А она кто?

– Сестра Нины, моя двоюродная бабушка. К слову, телевизор ей запрещен. Это если будет клянчить. Она нервничает, когда смотрит передачи.

Пименова и Люба переместились к синим дверям в тупике.

– И, наконец, муж бабушки Маши, дед Ваня. С ним поосторожнее. Угрозы – пустое, он до порога не доковыляет. Но плюется как верблюд.