16 сентября в кремлевском кабинете Горбачева собрался Госсовет для обсуждения общей экономической программы и Союзного договора. Это была самая важная встреча в непродолжительной истории горбачевского временного правительства. Ельцин на этом совещании присутствовал и, похоже, не хотел расходиться с Горбачевым. Это задало тон всему мероприятию[1251]
. Явлинский сделал главный доклад. Он предложил наделить себя и команду экономистов-профессионалов чрезвычайными полномочиями на следующие пять лет, пока будет осуществляться переход к рыночной экономике. Если его программу не примут, предостерег Явлинский, то через несколько месяцев толпы бедствующих и голодных людей сметут все существующие парламенты и советы. В технократической утопии Явлинского экономика определяла политический выбор, тогда как в истории бывает наоборот. На миг показалось, что своей аргументацией Явлинский может убедить присутствующих. Ельцин слушал с невозмутимым видом. Первыми возразили председатель украинской Рады Леонид Кравчук и премьер-министр Украины Витольд Фокин: «А что тогда означает независимость?»[1252] По словам Фокина, на Украине избыток продовольствия, который можно отправить на экспорт и таким образом получить твердую валюту. Республика могла жить и без диктатуры Москвы, распределяя свои богатства по собственному усмотрению. Президент Азербайджана Аяз Муталибов и премьер Белоруссии Вячеслав Кебич заявили, что, если они поедут домой и доложат своим республиканским парламентам о плане Явлинского, их обвинят в предательстве[1253].Явлинский смотрел на них, как учитель на учеников, которые никак не могут усвоить урок. Он объяснил, что проект Рады по созданию украинской валюты будет самоубийством. Можно открыть в республиках сколько угодно государственных банков – в Киеве и в других городах СССР, на манер американской Федеральной резервной системы. Но при этом сможет существовать только одна валюта и один центр выпуска денежной массы. Если Украина и другие республики начнут выпускать «национальные» валюты, их банкноты станут не имеющими ценности бумажками, предупредил Явлинский. Его план, отвечал он Кравчуку и Фокину, не предусматривал распределения существующих государственных активов, а предполагал создание жизнеспособного общего рынка, который повысит всеобщий уровень жизни[1254]
.Горбачев продолжал настаивать на заключении Союзного договора. Он корил Кравчука: «Вы принимаете меры до подписания Соглашения… Войска подчинили, а тут и пограничные войска, на каком основании?» Кравчук ответил, что это реакция республики на августовский путч, меры самозащиты. На его сторону встал и глава Верховного Совета Белоруссии Станислав Шушкевич. Все ждали реакции Ельцина. После паузы российский лидер вновь высказался в поддержку Союзного договора и экономического соглашения. По словам Ельцина, «определенные группы, слои начали уже давить», что Россия должна «отделяться и решать независимо свои проблемы». Он не закончил фразу[1255]
. Остальную часть встречи российский президент молчал. У себя в блокноте он набросал лишь несколько заметок. Одна из них гласила: «Центральное управление или порознь?»[1256] Ельцин продолжал колебаться. Он помнил, что ранее говорил ему Явлинский: эффективные экономические реформы не могут работать в любой отдельной республике, они должны проводиться по всему Советскому Союзу. Однако российского лидера, человека радикальных решений, бесила неопределенность. В горбачевское временное правительство он не верил. И не знал, как ответить на вопрос, заданный себе в блокноте.Президент Назарбаев присоединился к встрече с некоторым опозданием после завершения переговоров с Джеймсом Бейкером в Алма-Ате. Здесь, в Москве, казахский лидер снова сменил маску и предстал в образе мудрого человека, выступающего за Союз. По словам Назарбаева, Бейкер сказал, что страны «Большой семерки» предложат постсоветским республикам финансовую помощь, только если те станут действовать сообща. Если же республики обратятся к Западу по отдельности, к ним отнесутся, «как к колониям». «Сейчас… диаспоры помогают, но это не обеспечит ни одну республику», – добавил Назарбаев, а затем обратился к Кравчуку: «Мне, откровенно говоря, Леонид Макарович, друг мой, за Украину прямо страшно». Он завершил выступление на обнадеживающей ноте: «Экономика объединит, я убежден»[1257]
.