Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Менгеле сдержал свое слово лишь наполовину. В октябре и ноябре дела в детском саду пошли лучше, но в декабре поставки снова начали сокращаться. Руководство лагеря объяснило это участившимися атаками противника. Однако поезда с новыми заключенными продолжали прибывать в Биркенау беспрепятственно.

А вот численность цыганского лагеря уменьшалась с каждым месяцем. Зима 1943-го выдалась особенно жестокой. Большинство бараков не отапливалось. Подобную роскошь можно было найти лишь в яслях, школе и лазарете.

И хотя дети проводили первую половину дня в тепле и чистоте, но после обеда они вынуждены были возвращаться в грязные и холодные общие бараки. В конце ноября я обратилась к коменданту с просьбой разрешить младшим детям спать в яслях и школьных бараках, но мою просьбу отклонили. С каждой неделей умирало все больше детей и все больше страдало от ужасных симптомов номы.

В декабре наш штат воспитательниц пополнился еврейкой из Чехии Верой Люк. Несмотря на свой болезненный и исхудалый вид, в те мрачные дни она стала для нас поддержкой и глотком свежего воздуха.

Утром, перед приходом детей, я собрала команду воспитательниц, и мы обсудили последние несколько недель. Больше всего меня волновал вопрос, как мы встретим зиму в таких неблагоприятных условиях.

– Рада представить вам новую коллегу, Веру Люк. У себя на родине она работала медсестрой, – объявила я.

Улыбнувшись, Вера сказала:

– Когда мне сказали, что я буду работать в детском саду в Аушвице, я подумала, что надо мной издеваются, но теперь я вижу, что действительно можно создать оазис в пустыне.

Многие из нас уже давно не улыбались, поэтому улыбка Веры сначала многих удивила. Но она была такая лучезарная и искренняя, что мы и сами не заметили, как начали улыбаться.

– Спасибо, Вера. А теперь посмотрим, каких припасов нам не хватает.

Я начала зачитывать список, который, как казалось, с каждым днем становился все длиннее. Закончив, я посмотрела на остальных, опустивших в унынии головы.

– Думаю, вам стоит обратить внимание не на то, чего нет, а на то, что осталось, – сказала Вера. – Я в лагере уже два месяца и научилась ничего не ожидать, а стараться наслаждаться каждым днем, не думая, что будет завтра. Поэтому предлагаю устроить акт неповиновения. Отпразднуем Рождество!

Это было так неожиданно, что нам потребовалось время, чтобы прийти в себя. Для большинства из нас Рождество было символом праздника и надежды, но в Аушвице не было ни того, ни другого. Что же было праздновать?!

– Устроив праздник, мы вернем детям частичку веры. У них появятся новые надежды, мечты, стремления. Пожалуйста, не дайте нацистам лишить их еще и этого.

Вера в ожидании смотрела на нас с широкой улыбкой. В этот момент я попыталась представить, как мои дети будут праздновать Рождество. Это было их любимое время года, они всегда с нетерпением ждали праздника и готовились к нему. Но потом меня начали одолевать сомнения. Как мы раздобудем все необходимое? Что мы сможем им предложить?

– Но у нас нет ничего для праздника, – сказала я мрачно.

Впервые за все время, что я руководила детским центром, я не испытывала никакой радости по поводу предстоящего события.

– Мы можем поставить елку, а украшения и подарки сделаем своими руками, – не сдавалась Вера. – Постараемся достать немного сахара и муки, чтобы испечь печенье. А остальное – колядки и небольшое представление.

Ее энтузиазм заразил нас, и мы все заговорили одновременно. Пока все шумели, я разглядывала Веру. Она хотела, чтобы мы снова смогли мечтать, но я боялась, что очередная неудача лишит нас последней надежды, которая пока еще удерживала нас вместе.

– Хорошо, мы отметим праздник. Попробуем уговорить администрацию помочь, хотя, скорее всего, они будут против. Итак, на приготовления у нас всего два дня. Приступаем к работе! – сказала я, убеждая в первую очередь себя.

Следующий час мы провели, планируя, как пройдет праздник, и распределяя обязанности. Нехватка еды и неопределенное будущее отошли на задний план. Вера напомнила нам о том, что лучшая пища для души – это надежда.

Когда настало время принимать детей, я быстро объяснила Вере ее новые задачи, и все мы, как обычно, встали у входа в барак, чтобы поприветствовать учеников. Широкая центральная дорога была покрыта снегом. Ночью температура упала, и белое покрывало почти целиком покрыла ледяная корка. Холодный ветер хлестал по лицу и проникал сквозь одежду, жаля кожу. Через десять минут ожидания на улице мы решили вернуться в здание.

Было такое впечатление, что во всем лагере не осталось ни души.

– Кто-нибудь знает, в чем дело? Почему дети сегодня не пришли? – встревоженно спросила я.

Зельма робко подняла руку, а другие матери-цыганки хмуро посмотрели на нее.

– Женщины волнуются и не хотят отпускать своих детей.

– Почему вы мне ничего не рассказали? Что происходит? Здесь единственное место в лагере, где дети могут погреться хотя бы несколько часов и получить какую-никакую сносную пищу.

В моем голосе проскальзывало недовольство. Мне казалось, что меня предали мои собственные помощницы.