Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

– Они боятся, что больше не увидят своих детей, если приведут их в школу. Доктор Менгеле забрал много близнецов и некоторых цыганских детей с глазами разного цвета. Они нам больше не доверяют. Я умоляла их поговорить с тобой, но они говорят, что ты немка, а значит – пособница нацистов.

Последние слова Зельма почти прошептала – ей было явно не по себе от того, что ей приходится сообщать эти плохие новости.

– Но это не так! Многие дети давно бы погибли, если бы не ясли и не школа. Зима, холод – вот настоящая проблема. Много детей сейчас умирает, но не мы виноваты, что не можем обеспечить их всем необходимым, – сердито сказала я.

Неожиданно одна из цыганок повернулась прямо ко мне и начала высказывать то, что, очевидно, сдерживала месяцами:

– Твои дети получают лучшую еду. Они живут и спят в этом теплом, уютном месте. Почти все мы потеряли хотя бы одного ребенка или двух, а ты сохранила всех пятерых, они все в безопасности и все здоровы. Ты – любимица доктора, но вопрос в том, что ты даешь ему взамен? За то, что он пообещал не трогать твоих детей?

Ее лицо исказила гримаса ненависти. Обвинения ее, конечно, были беспочвенны, ведь я всегда старалась изо всех сил улучшить условия жизни всех детей. Поэтому решила, что лучше не отвечать. Вместо этого я встала и подошла к двери.

– Вы куда, фрау Ханнеманн? – спросила Зельма.

– Хочу посетить каждый барак и поговорить с каждой матерью, – сказала я, застегивая пальто и выходя на морозную улицу.

Все они молча последовали за мной. Их присутствие служило мне моральной поддержкой. Мы подошли к первому бараку, и я решительно вошла внутрь.

Здесь было почти так же холодно, как и снаружи. А запах пота, мочи и гниющего дерева напомнил мне о первых днях пребывания в Биркенау. Одно за другим в моей памяти промелькнули пережитые ужасы и испытания. В таком месте было практически невозможно сохранять здравый ум и рассудок. Эти женщины были настоящими героинями, но их почти полностью парализовал страх.

– Мне очень жаль, что между нами возникло недоверие. Жизнь здесь, в лагере, очень тяжелая. Я знаю, что о нас ходят самые разные слухи. Но мы хотим только помочь вам. И у нас нет привилегий, – сказала я. – Я просила коменданта разрешить всем детям спать в наших бараках, но он отказал мне. Некоторую помощь нам оказал герр доктор. Правда, он также берет детей для своих экспериментов, но он сказал, что они проводят исследования, чтобы найти лекарство от болезней, поражающих детей в цыганском лагере.

Сказав это, я сделала паузу, чтобы внимательнее посмотреть в глаза этим женщинам, которые ожесточились от голода и страха. Они казались призраками, парящими среди могил на темном кладбище.

– Вы должны доверять нам. Вспомните: ведь ваши дети получают в яслях и школе чуть больше еды, чем здесь, в бараке. И хоть и полдня, но они могут находиться в тепле. Поверьте, я не могу сделать так, чтобы кого-то из детей не забирали в лазарет, но постараюсь заботиться о них, когда они рядом со мной. Заботиться так, как если бы это были мои собственные дети. Обещаю.

Следующие три часа мы повторяли эту сцену в каждом бараке цыганского лагеря. Когда закрылась дверь последнего барака, мы все изрядно замерзли и были измотаны, но, по крайней мере, нам удалось уговорить по меньшей мере девяносто пять процентов женщин. Они отпустили своих детей с нами.

Ближе к полудню, когда остальные воспитательницы и учителя приступили к занятиям, я пошла в лазарет. Именно в это время я обычно посещала самых больных детей. Едва я перешла дорогу, как стала свидетельницей поистине поразительной сцены.

Навстречу мне по снегу брела охранница Мария Мандель, таща за собой маленькие деревянные санки, на которых сидел цыганский ребенок лет пяти, одетый в красивую, дорогую одежду. Он сидел безмятежно и, казалось, даже наслаждался поездкой. Мария остановилась прямо передо мной.

– Заключенная, я хочу, чтобы ты позаботилась об этом ребенке. Его зовут Бавол, он сын одного цыганского короля из Германии. Говорят, что три года назад его коронацию проводил архиепископ. Наверное, отцу мальчишки это ударило в голову, потому что он организовал цыганское восстание в гетто Лодзи. Родителей было приказано казнить, но про ребенка в приказе ничего не говорилось. Так что позаботься о нем. Он стоит больше, чем все эти отродья, вместе взятые.

Вид злобной охранницы, которая везет на санках маленького «принца», меня шокировал. Я посмотрела на ребенка с гладким личиком и широкими темными глазами. Внешне он выглядел безупречно. На синей бархатной одежде не виднелось ни пятнышка.

– После занятий вы придете за ним? – неуверенно спросила я, ведь от Марии Мандель можно было ожидать чего угодно.

– Конечно! – рявкнула она. – Не приду я, так придет один из капо. Ребенок находится под моим непосредственным наблюдением. И чтобы никто его не трогал.

Затем она наклонилась и, улыбнувшись, дала малышу кусочек шоколада.