Комитет охраны мостов

— Никита Павлович, разделяю ценности «Комитета охраны мира», он же КОМ.

— А что у вас за ценности? — поинтересовался Никита.

— Ценности такие: Господь, жги! — Лена довольно сощурилась.

— А если чуть более развёрнуто?

— Россия без чекистского террора и нанотехнологий.

— Нанотехнологий?

— А ты разве не заметил, — пояснила Лена, — что, как только у нас где-то начинаются «нанотехнологии», значит, опять воровство, проёб полимеров, содомия? В плохом смысле. Поэтому, когда мы придём к власти, мы это всё запретим законодательно.

— Прямо к власти?

— Конечно. Но сначала придётся ошкурить прокурорских — чтобы не успели больше никого сожрать… так ты подписываешь или нет? Можешь, кстати, устав почитать — он в соседнем ящике.

Никита открыл ящик и обнаружил в нём общую тетрадь в потёртой и мятой коричневой обложке. На первой странице значилось: «Комитет охраны мимоз» и был нарисован сиреневый цветочек.

— Мимоз?

— Мимоз.

— «Неотделимые принципы, — прочитал Никита и хмыкнул. — „Комитет охраны мимоз (далее — Комитет)“ считает основой своего существования защиту граждан страны от произвола властной бюрократии и „правоохранительной“ преступности. Члены Комитета разделяют его уставные положения:

1.1. Права и свободы человека — неумаляемая ценность, принадлежащая ему от рождения. Соблюдение и защита прав и свобод человека — обязанность государства. Несоблюдение прав и свобод человека государством — государственное преступление.

1.2. Государственные институты не могут издавать законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека. Принявшие такие законы органы сами оказываются вне закона.

2.1. Каждому гарантируется свобода мысли и слова. Никто не может быть принуждён к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них…»

Никита листал дальше: свобода совести, запрет цензуры, право на объединение, право на мирные собрания, право на вооружённую защиту…

— Каждый, кто приходит, дописывает свой пункт, — пояснила Ружинская. — И ты напишешь. Но можешь пока подумать.

— «Русская правда», — прокомментировал Никита.

— Читала, — неодобрительно отозвалась Лена, — парламентскую республику — нафиг.

— А ты будешь диктатором?

— Я? Я и так Доктор Кто в этом пиздеце!

Никита фыркнул.

— Смешно?

— А то.

— А не время смеяться, — заметила Ружинская, — вот закончится война, тогда все оборжутся. Шучу.

Вице-губернатор стоял на маленькой деревянной стремянке и что-то искал в большом книжном шкафу.

— Здравствуйте, — звонко сказал Никита от порога и, чуть подумав, добавил: — Николай Григорьевич.

Николай Григорьевич обернулся, улыбнулся, кивнул, сделал рукой что-то вроде «извини, вот приходится».

— Привет, — сказал он, выдвинувшись навстречу Никите, — спасибо, что пришёл.

Это было произнесено с такой интонацией, будто в конце подразумевалось ещё «навестил старика», но Николай Григорьевич его по-родственному опустил.

— Вот, ищу книжку одну прежнюю, хотел дать тебе почитать, — пояснил он свои упражнения на стремянке.

Никита сделал заинтересованное лицо.

— Там хорошо всё было — про край, про природу, про всё, как здесь устроено… — Николай Григорьевич сам себе кивнул. — Тебе пригодится… найду ещё.

Вице-губер по строительству — невысокий сухонький человек-пиджак с ёжиком седых волос и бородкой клинышком — больше всего походил на профессора из советских фантастических романов, которые Никита по какой-то неочевидной прихоти читал лет в 12–13. Казалось, Николай Григорьевич прямо сейчас порывисто укажет место за столом, сам очутится напротив и, устремив взгляд в грядущее, спросит что-нибудь вроде: «Коллега, что вы думаете о перспективах вечного хлеба?».

Вместо этого неуловимым движением Николай Григорьевич цапнул Никиту под руку и потянул лучшего дебютанта на прогулку по кабинету — как будто дело происходило, например, в сосновой роще в приятную солнечную погоду, а Николай Григорьевич с Никитой были старыми добрыми конфидентами.

Разгуляться, впрочем, и вправду было где. Шкафы из кедра шелестели высоко над головами, чучела рыб под стеклянными колпаками проплывали то тут, то там, а в глубине кабинетной чащи — среди редких минералов, блескучего оружия и золочёных статуэток (кирпичик, касочка, гвоздик) — бил фонтан, уменьшенная копия того, что сопровождает памятник строителю на улице Весны. Из чёрного куба на заковыристой, будто склеенной из шахматных фигур разного достоинства, подставке вылетали сопливые струйки, а на эту недоработку взирал серьёзный дядя с похожим на знак пик мастерком в руке и не похожим решительно ни на что молотком в кармане штанов. Было не до конца понятно, дядя — ростом как раз с Николая Григорьевича — видит в чёрном кубе возможность дальнейшего приложения усилий, или наоборот — конечный продукт, предмет для строительной гордости.

Вот у этого фонтана Николай Григорьевич, чуть понизив голос, осведомился:

— Мне Селиванов говорит, ты «Мостом» интересуешься?

— Есть такое, — тоже перейдя на заговорщицкую громкость, сообщил Никита.

— И как тебе? — спросил вице-губер, хитро улыбнувшись и как бы приглашая сказать всё не таясь. Мол, ну вот здесь можно, давай.