Комитет охраны мостов

— Я с нормальными, — натянуто улыбнулся Никита.

— Во-от, — поддержал Николай Григорьевич, — слава богу! Вот и плюнь на эту ересь! Давай тебя свозим — своими глазами посмотришь: какие там места, где летать станут! Ты турнедо из оленины вообще пробовал?

— Не-а.

— Ну так надо пробовать, пока молодой! — хлопнул Николай Григорьевич Никиту по плечу, весело рассмеявшись.

Никита натянул улыбку.

— Съездить — интересно, — сказал он. — Но я вот всё думаю: кто летать-то через Северный полюс будет? Допустим, инфраструктуру выстроят сейчас. Своруют половину, но как-то выстроят. Но что за дурак захочет сходить с проложенных маршрутов? Как мы хотим выиграть конкуренцию с европейскими авиакомпаниями, когда по уши в санкциях?

Николай Григорьевич растопырил пальцы и помахал ими на себя как веером. Он совсем перестал стараться быть добродушным профессором. Он обратился обратно в себя.

— Кто надо, — веско произнёс он, — тот и будет летать. Не нашего ума дело.

— Я же написал и в западные, и в азиатские авиакомпании, — продолжал Никита, который эту вице-губеровскую метаморфозу пропустил. — И знаете, что ответили «Lufthansa» или «Delta», например?

Николай Григорьевич сложил губы трубочкой, как будто собирался дудеть в невидимую трубу.

— Пфу, — сказал он. — Пфу на то, что говорят эти кастраты. Я не для них это делаю!

— А почему тогда официальная позиция — что именно для них?

Николай Григорьевич махнул рукой. Николай Григорьевич отвернулся и пошёл прочь от стола — в чащу кабинета.

— Долго ты мне будешь совать всякое непотребство?! — крикнул он. — Это — хороший большой проект. Его просто отберут, и всё, соображаешь? А эти твои комментаторы — да гадёныши какие-то. С чего ты взял, что их надо слушать?

— Николай Григорьевич, тут ведь и Давидсоны…

— Закончили на сегодня!

Уже на центральной лестнице Никиту перехватил Альф.

— Не склалось? — явно зная ответ, поинтересовался он.

— Ага, — подтвердил Никита. Ему не хотелось разговаривать ещё и с Селивановым, сколько можно, в самом деле. А официальная позиция по «Мосту» у него теперь и так имеется.

— Пойдём чуть-чуть перетрём, — предложил Альф.

— Альфред, давай в другой раз, ладно? Писать ещё сегодня много.

— На одну рюмку. Честное танкистское.

Селиванов любил с гордостью рассказывать, как служил в танковом батальоне.

— Не могу, — сказал Никита.

— Уважаю. Коля тебе предлагал поехать в тур по волнам твоей памяти?

— Предлагал, но потом…

— Поехать можно.

Никита внимательно посмотрел на Селиванова — он говорил серьёзно.

— Вы пресс-тур что ли собираете?

— Да. Одиночный.

— Но ты же знаешь, что я напишу как есть, правда?

Селиванов подмигнул Никите.

— Скинь на когда билет оформлять.

— Два билета.

Альф понимающе кивнул.

— Вряд ли, — сказал он, — но я спрошу.

Никита пожал плечами. Мол, как знаешь, мне всё равно. Ему было не всё равно. Уже не всё равно.

Запросно-ответная система

Потом он помнил эту поездку только фрагментами. И дело не в синьке, которой в этот раз почти и не было. Дело в ярости. Ужасе. Отчаянии. Слишком сильной смеси из этого сука-набора, чтобы отвлекаться по мелочам.

Север был страшен.

Никита знал о его мертвецком исподнем ещё с 12 лет, когда среди одарённых подростков оказался в составе многодневной «летней школы», плывущей по Енисею. Двухпалубный «Владимир Маяковский» постоянно вонял горелым, получал пробоину, садился на мель (точнее, налетал на порог), но особенно Никите запомнился дикий эпизод в Игарке — выпотрошенном до последних кишок бывшем морском порту, — когда повылуплявшиеся из ниоткуда местные сбились в шоблу и с палками и арматуринами пришли к «Маяковскому» отбивать себе девчонок.

Они были совершенно киношные. В каких-то ватных телогрейках, подвёрнутых драных штанах, безумных ушастых кепках. Будто банда беспризорников-переростков. Капитан стрелял в воздух, а матросы отталкивали теплоход от берега баграми.

В тот момент Никита очень чётко представил, как всё будет дальше. Как лица матросов разлетятся кровавыми ошмётками. Как беспризорная орда вкатится на палубы. Как начнёт выпинывать двери и вытаскивать за руки. Как будет не слышно криков — из-за других криков. Как в воздухе свистнет цепь, которая хватит холодным металлом ухо, а сквозь него кость, а дальше уже всё, что успело стать Никитой. То, что он пробует называть «я».

«Я» убит под Игаркой.

Никита хотел убежать в трюм, чтобы забиться в дальний угол и всё же продлить себя ещё хоть чуть-чуть. Найти дверь из этой Игарки, проснуться из неё. Но вместо этого замер и неотрывно следил, как матросы пятятся от катящейся на них гопы.

Ещё Никита помнил айсберг. Серую глыбу, будто вылепленную из позапозавчерашнего обоссанного снега. Даже близко не похожую на картинки. Эталонный облом.

И качку на волне, которая набирает силу по мере того, как «Маяковский» впадает в Северный Ледовитый океан. А ты зелёный лежишь на полке в своей трюмной конурке и ждёшь, когда всё это рассосётся.