Комментарии к материалистическому пониманию истории

Церковь формально владеет вотчинами. Но реально русское государство время от времени перебирает церковные земли. В итоге же вовсе их экспроприирует. Кроме того, государство активно пользуется древним правилом: учредитель монастыря – хозяин монастыря и при необходимости изымает церковные ценности. Церковь также фактически оказывается административным и фискальным агентом государства – частью государственного аппарата.

Крестьяне – собственность государства, впрочем, как и все остальные. Разделяются на две группы. Первая – крепостные, отданы в ведение агентам государства – помещикам и монастырям. Несут службу и помещику и государству. Статус никуда не эволюционирует (в отличие от западноевропейских крестьян). Были освобождены одновременно с демонтажем политаризма. Вторая – черносошенные крестьяне, находятся непосредственно в ведении государства.

Города являются собственностью государства. Административные центры светской и духовной власти.

Как видим, причисление Московской Руси к разряду феодальных обществ, возможно лишь при грубейших натяжках и полном игнорировании сущностных различий. Если научное знание игнорирует типологические различия, то сильно ли оно отличается от знания профанного?

Та же ситуация складывается и вокруг определения российского общества посредством терминов «сословная монархия» и «абсолютная монархия».

Сословная монархия является политической формой правления феодального королевства, как механизм достижения консенсуса между всеми этажами феодальной структуры. Поскольку Россия не являлась феодальным обществом, термин «сословная монархия» не может быть приложен в качестве характеристики ее политической структуры. Те немногие примеры согласования политических акций русского государства со своими подданными являются ситуативными. Они относятся либо ко времени становления политарной структуры, либо ко времени резкого ослабления этих структур. Но даже эти примеры демонстрируют незаконодательный, а совещательный характер земских собраний, участники которых довольно часто не избираются, а назначаются.

Мы готовы поддержать старую марксистскую идею об абсолютизме как форме балансирования центральной власти между городскими нобиларными структурами с одной стороны и аграрным феодализмом с другой. В тот момент, когда нобиларные структуры начинают доминировать – абсолютизм падает.

Но вместе с тем, необходимо отметить, что феномен абсолютной монархии чрезмерно мифологизирован. В Англии мы обнаруживаем лишь проблески абсолютизма. В основном они могут быть отнесены к XVI в. Уже в первой половине XVII в. абсолютизм плохо кончил. В Испании абсолютная монархия доминировала в течении XVI–XVIII вв., но объясняется это, прежде всего, эксплуатацией ресурсов Нового Света и нобиларных структур Италии и Фландрии. В Пруссии абсолютизм XVIII в. во многом возник и держался благодаря обильному финансированию со стороны Англии, рассматривающей Пруссию как своего политического агента в европейских делах. Германия и Австрия феномена абсолютной монархии почти не знали. В итоге классическим примером автохтонного абсолютизма оказывается лишь Франция XVII–XVIII вв. Таким образом, мы видим, что абсолютная монархия является во многом ситуативным феноменом и не может рассматриваться как всеобщий и необходимый этап развития.

Но, если абсолютизм возникает как форма балансирования центральной власти между городскими нобиларными структурами, с одной стороны, и аграрным феодализмом с другой, то, какое отношение все это имеет к России? Феодализм здесь отсутствует, а нобиларные структуры трудно различимы. Вернее же сказать, это псевдонобиларные структуры, поскольку торговля и промышленность выступают здесь, прежде всего, как коммерческая деятельность политарного государства. Нужно иметь слишком зашоренный догмами взгляд, чтобы не заметить различий даже на феноменальном уровне между абсолютизмом Людовика XIV и «абсолютизмом» Петра I.⁹³

§ 2. Второй проект. Трансформация поместного политаризма. Имперская Россия: от Петра I до Александра II

Московское царство неудержимо тяготело к экономической, политической, идеологической автаркии. И это тяготение с неизбежностью следовало из самой сущности этого общества. Если бы Московское царство возникло в четвертом тысячелетии до нашей эры, то оно могло бы спокойно существовать тысячи лет, не изменяясь по сути, и лишь время от времени, переживая чудовищные катастрофы и распад, после которых вновь возрождалось бы, как птица Феникс, из пепла. Нечто подобное мы и наблюдаем в жизни политарных цивилизаций древности и средневековья. Но проблема в том, что Московское царство возникло в тот момент, когда в непосредственной близости от его границ свершался эпохальный перелом всемирно-исторического масштаба – в Западной Европе зародился и окреп капитализм.