«Контрреволюционер» Сталин. По ту сторону марксизма-ленинизма

Или вот слова другого участника диспута, отца Паисия: «Не церковь обращается к государству, поймите это. То Рим и его мечта. То третие диаволово искушение! А напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле – что совершенно теперь противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет». Отец Паисий напоминает, что в Евангелии от Матфея есть место, где дьявол различными посулами искушает Христа. Наиболее сильное искушение состояло в том, чтобы стать всемирным владыкой, то есть государем в мировом государстве. Христос отверг это, но не отверг Рим с его «великим инквизитором».

Для Сталина такой проект слишком напоминал проект троцкистский, проект мировой революции, в которой социалистическая идея побеждает все государства. От этого проекта Сталин отказался уже до чтения Достоевского. Теперь же ему показывают, что ему есть альтернатива…

Чтобы мы не могли упрекнуть участников диспута в жонглировании словами (цазарепапизм-папоцезаризм), надо отметить, что различие между растворением церкви в государстве и государства в церкви видится довольно четко. В частности в вопросе наказания преступников. Государство со свойственным ему подходом – рубит с плеча, для него преступление – это преступление, которое требует наказания и всё тут. Это явно католический подход. Если же подходить к злу, как к болезни, как принято в православии, то преступника надо лечить и исправлять в конечном итоге до полного покаяния.

И здесь Сталин ни мог не сравнить своё государство с его репрессивной машиной с идеалом, который пропагандирует в романе Достоевский устами старца Зосимы: «Таким образом, – говорит Зосима о западной Европе, – все происходит без малейшего сожаления церковного, ибо во многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида, как церковь в высший вид, как государство, чтобы в нём совершенно исчезнуть».

И мы опять видим, что репрессивная машина начинает Сталиным останавливаться, во всяком случае, Сталин отказывается от французской и троцкистской практики «гильотина – лучшее средство от перхоти», «революция всё спишет». Он ставит Берию на это направление и начинаются процессы реабилитации невинно-осужденных.

По мысли Достоевского, в новом мире, где, наоборот, государство растворится в церкви, преступники исправятся, а сама база для преступлений исчезнет, ибо будут люди, пошедшие за Христом, безгрешны.

Об исчезновении в будущем коммунистическом обществе базы для преступности говорили и коммунисты. Ведь исчезнет основа многих преступлений – частная собственность.

Сближение коммунистического идеала с христианским замечает и сам Достоевский. И устами либерала Миусова, участника диспута, даже это подчеркивает (что позже дало повод критикам Достоевского обвинить его в «розовом христианстве): «То есть вы их прикладываете к нам и в нас видите социалистов? – прямо и без обиняков спросил отец Паисий».

Сталин никогда публично не вступал в дискуссию с мыслителями типа Н. Бердяева, С. Булгакова, П. Струве и даже с большевиками вроде А. Луначарского, А. Богданова, М. Горького и с другими «богостроителями» и «богоискателями», синтезировавшими христианство и социализм, но здесь мы видим, что проблема его живо интересует. А судя по практике – именно такой синтез христианских и социалистических идеологий и должен в перспективе стать главной идеологией в СССР. Конечно, не сразу, но в 40-х годах Сталин сильно продвинулся по этому пути, и не останови его возраст и смерть, в 60-х мы бы увидели совершенно обновленную советскую идеологию, очень христианизированную.